Hollywood на Хане - [23]

Впрочем, наученные горьким опытом иранцев, понятливые и старательные, они всё сделали с первого раза.

Гоша довольно потёр руки, как дирижёр сырого, неслаженного оркестра, издавшего, наконец, первые гармоничные звуки, и оглядел лагерь в поисках новых сюжетов.

— Что это за интересный флаг такой там внизу?..

— Где?..

— А вон там — чёрно-красный такой…

— Это Папуа Новая Гвинея… — цинично соврал я, но Гоша не был расположен к шуткам.

— Что-то мусульманское, я думаю… — предположил Валера, и мы стали горячо обсуждать национальную принадлежность загадочного флага, который, замечу задним числом, действительно более всего походил на флаг Новой Гвинеи, не зачавшей ещё своего первого альпиниста, насколько мне известно.

— Я знаю, что это за флаг — произнёс вдруг Саша, молча выслушавший наши предположения… — это западно-украинский флаг… Бандеровский…

Мы удивлённо уставились сперва на Сашу, потом на флаг… Хм…

Приблизившись к палатке, мы отрядили Лёшу на переговоры, а Сашу Коваля приставили к нему, как знатока бандеровских обычаев и менталитета, хоть я и не могу сказать, что мы безоговорочно поверили в эту его бандеровскую версию. Мне почему-то казалось, что она не более вероятна, чем моя ново-гвинейская…

Лёша приблизился к палатке и склонил голову, прислушиваясь, — вылитый Миклухо-Маклай, на первом свидании с папуасами…

— Эни боди спикс инглиш?.. — громко произнёс Лёша с внятным норильским акцентом.

— А як же! Балакаемо чуток!.. — ответили из палатки.

— Извините за беспокойство, мы тут как бы кино снимаем про Хан-Тенгри и вот заинтересовались вашим флагом… Вы ведь из Украины?..

— Из Киева мы. Киевляне…

— А почему же у вас флажок такой интересный, не желто-голубой? Мы тут флаги как раз снимаем, потому интересуемся.

— А, флаг… Бандеровский он… — Внутри раздался весёлый мужицкий гогот, в который вплетались звонкие девчачьи голоски…

— А почему же бандеровский?.. Это как-то связано с политикой, с убеждениями?..

— По приколу просто… Прикольный флажок, — нам нравиц-ца! — народ внутри веселился и ликовал…

— А вы не хотели бы поучаствовать в наших съёмках? Мы бы хотели отснять, как вы его устанавливаете. Мы сюжет такой снимаем, — про разные флаги.

Лёша выспрашивал их вежливым тоном, применяя сослагательные наклонения, и я понял, что бой проигран, ещё не начавшись… Эх, Гошу надо было к ним отправить.

— Не-е… Устали мы, мужики. Только с горы спустились.

Затем, в палатке заговорили несколько человек разом, видимо обсуждая поступившее предложение…

— Ладно, щас мы тут кой-чего закончим и вылезем, хорошо?…

— Хорошо — сказал Лёша и вернулся к нам на пригорок, а Саша остался ещё немного у палатки, побалакать на ридной мове с друзьями-бандеровцами…

Потоптавшись на пригорке минут пятнадцать и начав капитально примерзать, мы вновь отправили к киевлянам парламентёра.

— Ну что, Киев, сниматься будем?..

— Не-е… Нет сил! Звыняйтэ, хлопцы…

А чего ещё можно было ожидать от людей, так долго и умело сопротивлявшихся сталинскому бульдозеру…

Третий выход

Жизнь неприглядна и сера,

И вечно требует Поступка!..

Мозгов доверчивую губку

Питает всякая мура

(Что из-под нашего пера…).

Не внемля трезвому рассудку,

Читатель примеряет шубку

И закупает шлямбура…

Его манят прожектора

Прилюдной славы, ну и юбка,

А также линия бедра

— Любви лубочная пора!.. —

Одной заносчивой голубки…

Но тут появится Урубко,

Он рявкнет: «Стой-ка, детвора!

Хан-Тенгри — это вам не шутка:

Погода — мрак без промежутка,

В снегу — обвал, во льду — дыра…»

Он этим, блин, дегенера…

Ну, в общем, разъяснит малюткам,

Что эта чертова гора

Есть — живодёрка, мясорубка,

И не берётся «на ура»…

Там атмосферы — на пера

Полёт не хватит… И ни трубка,

Ни папироска, ни махра

Не курятся… Ты, детвора,

Определённо до утра

Протянешь два свои обрубка…

Рано утром, с первыми контурами гор в той прохладной кювете, в которой Бог проявляет свои утренние снимки, мы выстрелили наверх. Стояла тёплая, пронзительно ясная погода, и ручьи на леднике не унимались даже ночами — журчали и хлюпали, и встречали утренних первопроходцев приветливой белибердой. На этот раз мы не занимались съёмками фильма и были уже неплохо акклиматизированы, а потому восхождение приносило телу ту простую спартанскую радость, которая составляет одну из самых привлекательных сторон нашего сизифова увлечения. Тело пело и трепетало!.. Оно вело себя, как хорошо налаженный инструмент в умелых руках…

День только начинался, в сущности, а мы уже дымились у палаток первого лагеря — шкварчали на солнце, словно гренки на сковороде. Народ сушил вещи и загорал… Поклажа, разбросанная на черных, как запекшиеся губы камнях, парила от жара. В такой вот безмятежный пылающий полдень всякий лагерь в горах становится похож на цыганский табор.

Саша Коваль скинул докучливые, стесняющие тело одежды, оставив на себе лишь то, что прикрывает самое ценное, — белоснежные трусы и панаму. Придя в очередной лагерь, Саша первым делом обнажается, оставаясь чаще всего лишь в просторной рубашке да в эластичных трусах молодёжного уважающего рельеф фасона. «Проветривать яйца» — так он это называет. «В горах нужно держать себя в чистоте и при первой же возможности проветривать яйца!» — назидательно объяснял он нам с Лёшей… Голопузый, в легкомысленной панаме — большое бородатое дитя гор — он ищет применение своему многолетнему опыту горного ничегонеделания. Вот он свернул из пенополеуретанового коврика (в простонародье — «пенка») широкий цилиндр, наполнил его снегом и утрамбовал. Затем, распустил коврик и на образовавшуюся снежную тумбу водрузил шахматную доску. Вызвал на поединок молодого подтянутого казахского альпиниста, взирающего на мир через розовые солнцезащитные очки, и победил его. Белоснежный с ног до головы, как ангел — воплощённые Силы Добра, — Саша орудовал, тем не менее, черными фигурами, в то время, как черный казахский альпинист играл, в противовес, за белых, и в этом, при желании, можно было увидеть некую далеко идущую аллегорию, но в такие звонкие безмятежные дни разве что последний зануда станет искать аллегории в высокогорных шахматных турнирах…