Холгол (Край земли - 2) - [10]

Самоеды носят малицы подпоясанными. Таким образом они имеют возможность прятать кое-что за пазухой на животе. И эту возможность они широко используют: за пазухой хранится табак, трубка, спички и вообще всякая мелочь, вплоть до изображения духов. Благодаря тому, что руки можно запускать за пазуху, втянув их внутрь из рукавов, такой способ ношения мелочей оказывается действительно настолько удобным, что с первого же дня я его вполне оценил. Во всяком случае, гораздо удобнее иметь за пазухой носовой платок, плитку шоколада, блокнот и даже карманный фотоаппарат, чем все это рассовывать по карманам брюк и пиджака и в дороге задирать полы неподатливой малицы, чтобы добраться до карманов.

Не совсем приятно только то, что и носовой платок и шоколад отзывают резким запахом не то оленьей шкуры, не то пота, особенно если малица уже ношеная.

Впрочем, скоро к этому запаху принюхиваешься и перестаешь отличать запах своего платка от запаха соседа-самоеда.

Самый процесс снимания и одевания малицы по первому разу кажется неприятным и неудобным. Во-первых, по физиономии каждый раз мажет грязным подолом, во-вторых, никак не сообразишь, что раньше совать: голову или руки?

Из-за этого я чуть не задохся, протискивая голову через узкий воротник.

Черепанов из новичков быстрее всех овладел искусством носить малицу. Перетянувшись много ниже талии ремнем, он устроил себе объемистый мешок на животе и похож со своей бородой и лысоватой головой на какого-то толстопузого католического монаха, не по комплекции юркого. Зато поражает степенной мастодонтальностью Блувштейн. Даже для него огромная малица велика, она, как какая-то просторная ряса, спускается до пят.

Наконец прибыли нужные нам олени. Каждая запряжка состоит из трех нарт, запряженных таким порядком:

В передней нарте пять оленей, на ней сидит ямщик. Во второй четыре оленя - для пассажира. В третьей три оленя - под багаж.

Размер санок: 270 х 90 х 60 сантиметров.

Доски для сидения настланы лишь в половину длины санок и притом с промежутками шириной в ладонь, так что сидение особенным удобством не отличается. Не сразу удается сесть так, чтобы, с одной стороны, было удобно, а с другой, быть уверенным в том, что не вылетишь при езде по кочкам. Аборигены стращают трудностью езды по летней тундре именно из-за кочек.

Пока это удовольствие еще не началось, и мы имеем возможность насладиться обществом целой ватаги ямщиков-самоедов, набившихся к нам в комнату.

Нам некогда возиться сегодня с чаепитием, и мы хотим отыграться на угощении одними папиросами. Наперебой предлагаем самоедам пачки "Пушки". Но у них, оказывается, тоже губа не дура.

- Ты, товариш, такой не давай, перва сорт давай.

Речь идет о "Сафо". От нескольких коробок "Сафо" тут же ничего не остается. Но этим дело не ограничивается. Гости продолжают сидеть и истреблять папиросы. Это тянется полчаса, час, и не видно, чтобы они собирались подниматься. А нужно ехать.

- Ребята, надо ехать, пожалуй.

- Как не ехать.

Как будто должны бы подняться. Ничего подобного. Курение и оживленная беседа между собой продолжаются. Ждем еще полчаса.

- Ну, пора ехать.

С простодушным видом задают вопрос.

- Куда тут ехать?

- Как куда? Известно, в тундру, к горе.

- Мы говорим, как ехать-то, коли тундра сухой.

- Почему тундра сухая?

- Горла сухой - тундра сухой; тундра сухой, олень не бежит. Как ехать? Понимаешь ли, нет ли?

- Нет, не понимаю.

- Я говорю, как ехать? - И опять все то же: олени устали, погода плохая, ягель плохой и вообще все плохое и тундра сухая.

- А почему же тундра-то сухая?

- Без кумки как не будет сухой?

- Нет кумки.

Мы решили на этот раз выдержать характер и не давать кумки, но в дело вмешался Жданов.

- Если не дать по полчашке, все равно до вечера проканителимся. И, смотрите, с собой берите. На всех остановках та же история будет.

Делать нечего. Приходится приняться за угощение.

Как по мановению волшебного жезла, тундра сразу сделалась влажной и легкой для езды, вялые олени обрели бодрость, и через двадцать минут мы тронулись в путь. Я устроился поудобнее на своих вторых санках, на задних прикручен багаж.

Рослый красавец Иоцо, держа в руке мотыйню, в другой - тюр, бежит рядом со своим ханом, пока не разогнались олени; затем с размаху кидается на сиденье. С этого момента ни. на минуту не остается неподвижным его тюр, сердито подталкивая зады одних оленей и ласково оглаживая других.

У Иоцо щегольская головная упряжка - пять белых рослых хабтэ.

Мои олени привязаны веревкой за шею к задку хана Иоцо, а в свою очередь к задку моего хана привязаны за шею олени уто с багажом. Поэтому обе "прицепных" упряжки вынуждены равняться по головной - самой сильной под угрозой быть задушенными.

Мы быстро выносимся вперед. За нами длинной вереницей вытягивается караван.

Хан мягко бежит по мшистому ковру тундры.

Благодаря широкому разносу полозьев, хан сильно кренится только на очень высоких кочках, а небольшие проскакивает почти незаметно. Чтобы не испытывать неудобств езды, нужно только стараться полусидеть, полулежать, свесив ногу с хана. Но так, чтобы она не задевала за встречные кочки. Я было зазевался немного и чуть не поплатился за это ногой.