Хоккенхаймская ведьма - [12]

Все устали от неё, даже монахи писцы морщились от нескончаемого её воя.

Волков, понимая, что от неё показаний не будет, даже имя своё она не говорила, выла только, зло сказал:

— Сыч, заткни ее, наконец.

Тот и сам был в бешенстве, от этой тупой бабищи, взял кнут из арсенала местного палача и полоснул её по жирной спине. Звонкий щелчок! И кожа вздулась фиолетовым рубцом.

Баба и вовсе взорвалась рёвом, да таким, что кавалер едва уши не закрыл руками. Но после следующего удара, она вдруг перестала выть и стала молить:

— Не надо, Господа ради, не бейте меня более. Хватит мне уже. Не велите ему меня бить, господин.

— Говорить будешь или ещё хочешь кнута? — сурово спросил кавалер.

— Буду господин, скажите, что говорить нужно, — подвывая и истерически всхлипывая, спрашивала толстуха.

Волков задать вопрос не успел, дверь отворилась, и в комнату вошёл Брюнхвальд, следом солдаты его втолкнули в склад мужика бледного, как полотно, а за ним ещё и сухую, видимо, болезную бабу с постным лицом и серыми поджатыми губами. Баба та, как увидала, что толстуха рыдает полуголая растянутая на козлах, а на спине у неё уже синие рубцы, так сразу и заорала истошно:

— Господи, да будь ты проклят, Ханс Раубе!

И закатив глаза, плашмя рухнула на пол, Брюнхвальд едва успел поймать её, что бы она об каменный пол голову не разбила.

А Волков стал жмурить глаза и тереть их пальцами возле переносья, голова у него начинала болеть от всего этого, полдень уже дано прошел, а он ещё и не обедал. И обед, видимо, откладывался.

Брюнхвальд ушёл ловить остальных, а кавалер опрашивать доставленных людей не стал, послал Ёгана в ближайшую харчевню за едой. Он забыл, что брат Иона утром возложил на него епитимью с постом. И поэтому с удовольствием принялся за горох с салом, а потом и за пирог с зайчатиной. Хотя сало прогоркло, а зайчатина в пироге местами была сыра, бывшему солдату вся еда сошла за хорошее. Всё это улучшило его настроение, а пиво, хотя и не очень доброе, вроде как спасло его от головной боли.

А тем временем Брюнхвальд переловил почти всех, кто был у него в списке. Не было только молодого кузнеца Рудольфа Липке, хотя он как раз и не был Волкову нужен: «Вряд ли молодой парень будет писать донос на смазливую бабёнку, которая ему даёт», — размышлял кавалер.

А мужики и бабы сидели тихонько на лавке у стены, бабы поскуливали и едва дышали от страха, даже жену фермера отвязали от козлов. Она куталась в рваные одежды, сидела с разбитой мордой — смирная, тихая.

На улице к этому времени уже темнело, кавалер нехорошим взглядом смотрел на всех этих скулящих и хнычущих женщин, перепуганных мужчин, и вдруг махнул рукой, и сказал Брюнхвальду:

— Карл, тащите их всех к дьяволу, в крепкий дом. Завтра ими займусь. Сегодня сил нет.

— А вдову с ними посадить? — спросил Брюнхвальд тихо. И склонившись к уху кавалера, добавил: — Или, может… — он многозначительно замолчал.

— Чего? — так же тихо спросил Волков. — О чём вы?

— Просто у меня давно бабы не было, — оправдывался старый солдат, — может, я возьму её себе на сегодня. Уж больно она приятна.

— Берите, только не вздумайте её в трактир тащить, а то мне отец Иона всё утро высказывал за неё, епитимью наложил.

— Я видел, — кивал Брюнхвальд.

— Сейчас отпустите её, да скажите, что ночью к ней придёт, чтобы ждала.

— Думаете, не откажет она мне?

— Не откажет, не ей сейчас отказывать, а вздумает кобениться, так скажите, что посадите её в один подвал с этими, — Волков кивнул на баб и мужиков, что сидели у стены. — Уж ей точно с ними в одном подвале сидеть не захочется.

Брюнхвальд слушал и кивал, его лицо озарило восхищение:

— И то верно, хорошо, как вы всё придумали, ох, и умны вы, кавалер.

Его слова Волкову польстили.

Брюнхвальд, видно, с вдовой договорился. Был он в чистых штанах, вымыт, и сапоги его были начищены. Они сидели за столом, но не с монахами. Пред Брюхвальдом стояло пиво, Волков, вспомнив, что ему пост в наказание назначили, сидел с водой кипячёной. И тут к ним подошёл человек в доброй одежде и, поклонившись, сказал:

— Доброго вам вечера, добрые люди. Мой господин барон фон Виттернауф, желает знать, не хотят ли добрые господа разделить с ним ужин?

У Брюнхвальда время ещё, вроде как, было, а Волкову так и вовсе до утра был свободен, они переглянулись и кавалер сказал:

— Мы рады будем хорошей компании.

— А не смутит ли добрых господ, что барон примет их в постели, так как болезнь досаждает ему.

— Мы знаем о болезни твоего господина, — отвечал Волков, — и нас это не смутит.

Слуга ещё раз поклонился и жестом пригласил воинов в самые дорогие покои, что были в этом постоялом дворе.

Стол, придвинутый к кровати барона, был уже накрыт. Сам барон Виттернауф был слаб, но чист. Почти седые бородка и усы красиво подстрижены, барон был приветлив и улыбчив. Рядом с ним стоял брат Ипполит. Господа раскланялись и познакомились с бароном. Уселись за стол. Барон предложил им вина, пока блюда не подадут, Брюнхвальд с радостью согласился, а кавалер отказался вежливо, просил воды.

— Вы не пьёте вина? — удивился барон.

— У кавалера пост, — ответил за Волкова Брюнхвальд.