Хогбены и все-все-все - [125]

Толмен усмехнулся. На душе у него стало легче.

— Мы люди. — сказал, — но мы-то пока трезвы.

— Чепуха. Посмотри на индикатор. Мы приближаемся к Земле.

— Хватит дурака валять, Квент, — устало проговорил Толмен. — Ты блефуешь, и оба мы это понимаем. Не можешь ведь ты до бесконечности терпеть высокочастотный раздражитель. Не трать время, сдавайся.

— Сам сдавайся, — сказал Квентин. — Я вижу все, что делает каждый из вас. Да и корабль — ловушка на ловушке. Мне остаётся только наблюдать отсюда, сверху, пока вы не очутитесь возле какой-нибудь ловушки. Я свою партию продумал на много ходов вперёд, все гамбиты кончаются матом одному из вас. У вас нет никакой надежды. У вас нет никакой надежды. У вас нет никакой надежды.

Отсюда, сверху, подумал Толмен. Откуда сверху? Он вспомнил реплику Коттона, что найти транспланта поможет геометрия. Конечно. Геометрия и психология. Разделить корабль на две части, потом на четыре и так далее…

Теперь уже не обязательно. Сверху — решающее слово. Толмен ухватился за него с пылом, ничуть не отразившимся на его лице. Сверху — значит, зона поисков сужается вдвое. Нижние участки корабля можно исключить. Теперь надо разделить пополам верхнюю секцию — линия пройдёт, допустим, через звёздный глобус.

Глаза транспланта — фотоэлементы — расположены, конечно, повсюду, но Толмен решил исходить из того, что Квентин считает себя находящимся в одном каком-то пункте, а не разбросанным по всему кораблю. Местонахождение человека в его понимании соответствует местонахождению головы.

Итак, Квентину видно кровавое пятно на звёздном глобусе, но это не значит, что он находится в стене, к которой обращено это полушарие глобуса. Надо спровоцировать транспланта, пусть укажет свои координаты относительно тех или иных предметов на корабле, но это будет трудно: ведь в таких случаях координаты определяются на глазок; зрение — важнейшее звено, связующее человека с его окружением. А у Квентина зрение почти всемогущее. Он видит все.

Но можно же его как-то локализовать!

Помогла бы словесная ассоциация. Но для этого нужно содействие. Квентин не настолько пьян!

Можно узнать, что именно видит Квентин, но этим все равно ничего не определишь: его мозгу не обязательно соседствовать с одним из глаз. У транспланта есть неуловимое, внутреннее ощущение пространства — сознание, что он, слепой, глухой, немой, если бы не разбросанные повсюду дистанционные датчики, находится в определённом месте. А как вытянуть из Квентина то, что нужно: ведь на прямые вопросы он не ответит?

Не удастся, подумал Толмен с безнадёжным чувством подавленного гнева. Гнев разрастался. Он бросил Толмена в пот, вызвал тупую, щемящую ненависть к Квентину. Во всём виноват Квентин — в том, что Толмен стал узником ненавистного скафандра и огромного смертоносного корабля. Машина виновата…

И вдруг он придумал выход.

Все, конечно, зависит от того, насколько пьян Квентин. Толмен бросил вопросительный взгляд на Ферна, а тот в ответ повернул диск и кивнул.

— Будьте вы прокляты, — шёпотом произнёс Квентин.

— Чепуха, — сказал Толмен. — Ты сам дал понять, что у тебя исчез инстинкт самосохранения.

— Я… не…

— Это правда, не так ли?

— Нет, — громко ответил Квентин.

— Ты забываешь, Квент, что я психолог. Мне давно следовало всесторонне охватить твою проблему. Она ведь была открытой книгой ещё до того, как я тебя увидел, только читай. Стоило мне увидеть Линду.

— Помолчи о Линде!

На какой-то миг Толмену явилось тошнотворное видение пьяного, измученного мозга, скрытого где-то в стене, — сюрреалистический кошмар.

— Ясно, — сказал он, — ты и сам не хочешь о ней говорить.

— Помолчи.

— Ты и о себе не хочешь думать, так ведь?

— Чего ты добиваешься, Вэн? Хочешь меня разозлить?

— Нет, — сказал Толмен, — просто я сыт по горло, надоела мне вся эта история, с души воротит. Притворяешься, будто ты Барт Квентин, будто ты ещё человек, будто с тобой можно договориться на равных.

— Мы не договоримся…

— Я не о том, и ты сам это знаешь. Я только сейчас понял, кто ты такой.

Слова повисли в мутном воздухе, Толмену казалось, будто он слышит тяжёлое дыхание Квентина, хоть он и понимал, что это иллюзия.

— Прошу тебя, Вэн, помолчи, — сказал Квентин.

— А кто это просит?

— Я.

— А ты кто такой?

Корабль резко остановился. Толмен чуть не потерял равновесия. Его спас канат, обмотанный вокруг колонны. Он засмеялся.

— Я бы над тобой сжалился, Квент, если бы ты был ты. Но это не так.

— Меня на удочку не поймаешь.

— Пусть это удочка, но это правда. Ты и сам над этим задумался. Голову даю на отсечение.

— Над чем задумывался?

— Ты больше не человек, — мягко сказал Толмен. — Ты вещь. Машина. Устройство. Кусок серого губчатого мяса в ящике. Неужели ты думал, что я способен к тебе привыкнуть… теперь? Что я могу отождествлять тебя с прежним Квентом? У тебя ведь лица нет!

Из динамика донеслись звуки. Металлические. Потом…

— Замолчи, — сказал Квентин почти жалобно. — Я знаю, чего ты добиваешься.

— Ты не хочешь смотреть правде в глаза. Только ведь придётся, рано или поздно, убьёшь ты нас или нет. Это… происшествие… случайность. А мысли в твоём мозгу будут все расти и расти. Ты будешь все больше и больше изменяться. Ты уже сильно изменился.