Ходынка - [57]
Капитан Львович окинул его взглядом.
Это был штатский. На лацкане его сюртука висел бумажный значок с надписью "Распорядитель коронационной комиссии". У штатского было пренеприятное лицо: безусое, белое, будто напудренное, и к тому же с угольно-черными густыми бровями - совсем как у Пьеро из балагана.
- Вы, верно, к генералу? - спросил Львович.
- К нему... Титулярный советник Огиевич Александр Антонович - представился штатский, поправив значок. - Откомандирован для получения Народною добровольною охраною подарков.
- Что-с? - переспросил Львович. - Каких подарков?
- Подарков в количестве ста тысяч штукс-с - пояснил Огиевич. - В охране тридцать четыре тысячи, стало быть, с женами-детками в итоге сто получится...
- Гм... Какая же она добровольная, коли за подарки охранять пришла? Тридцать четыре тысячи, говорите?
- Так точно-с.
- Ну, и где же она, охрана ваша?
- Стоит на гулянье, насупротив ближних к шоссе буфетов. Мы полагаем, что охране будут выделены все двадцать буфетов целиком.
- Ничего не понимаю! - сказал Львович. - Всему народу четыреста тысяч выдали, а вы, стало быть, четверть хотите?
Огиевич пожал плечами:
- Что поделаешь? Надо же было в охрану людей призвать. За просто так не пошли бы, будем честно на это смотреть.
- Позвольте, но что же они охраняют?
- Как что-с? Государя императора. Образуют шпалеры и тылы.
- Но государь только в два приедет.
- Вот потому-то и озабочены. Смотрите, сколько народу собралось - Огиевич, по-прежнему глядя в лицо Львовича, описал рукой неопределенные полкруга. - На всех совершенно точно не хватит. Полагаю, Народная добровольная охрана заслужила особого отношения, ибо...
- А-а-а, так вам к господину Беру! - спохватился вдруг Львович. - Обратитесь к нему. Он тут главный, он и подарки вам пусть раздает-с.
- Позвольте! - воскликнул Огиевич, сложив брови домиком. - Но разве господин Бер... Где же он тогда?
- Где, где... Во-он там - повторил Львович неопределенный жест собеседника. Он, однако, не опустил затем руку, но остановил ее в направлении толпы, а потом приложил к фуражке: - Честь имею! И уходите отсюда подобру-поздорову, господин хороший!
- Вы... вы... - брызнул Огиевич. - Скажите вашу фамилию!
- Комендант Ходынского лагеря Львович - щелкнул каблуками капитан. - Петровский! Проводи-ка вниз господина... э-э-э-м-м-м, господина из охранки!
Капитан Львович чуть заметно помахал ладонью правой руки, потому что вспомнил, как обжег пальцы спичкой, записывая первую телеграмму для обер-полицмейстера на спине кого-то из солдат.
К лицу Огиевича выкатилась молодецкая грудь унтер-офицера:
- Пожалуйте вниз, ваше сиятельство.
Пьер д'Альгейм вышел на улицу затемно. Два дня назад он, опасаясь московской ночной темноты, даже начертил в блокноте маршрут, которым решил уйти из своей гостиницы на Ходынку, прошел эту дорогу пешком и вернулся обратно на извозчике. Но уже к вечеру д'Альгейму стало ясно, что никакие маршруты ему не понадобятся. Любому москвичу стоило только выйти за дверь, как его подхватывал людской поток, текущий вслед за садившимся солнцем, и чем темнее становилось, тем гуще становился этот поток.
Шли молча. Тишину нарушал лишь стук стариковских палок, шарканье сапог, да шуршание платьев. Время от времени д'Альгейм оглядывался. Когда глаза его привыкли к темноте, он понял, что молодые женщины в большинстве своем несли на руках детей - несли так легко и естественно, будто каждый ребенок не имел полпуда веса, а то и больше. Пьер вдруг запоздало поразился: те же бабы, таская такую же тяжесть, - ведра с водой, например, - всегда клонились набок, кряхтели и в кровь кусали губы.
Время от времени в темноте мелькали белые руки - люди крестились при виде очередной церкви. Кое-где под заборами и стенами, под деревьями и на бульварных скамейках лежали и сидели путники - одиночки и целые семьи. А цыгане вон и вовсе костер разложили.
Между тем поток продолжал густеть. Все чаще д'Альгейм натыкался на спины замедливших ход, а то и совсем вставших людей. Шествие возобновлялось, но после каждой остановки все шли медленнее, чем прежде.
Наконец, дома стали расступаться. Впереди возник покой Триумфальных ворот. Прежде их закрывали висевшие над тротуаром жестяные калачи и щиты с рекламой от бесчисленных купцов, их сыновей и компаний. Но просторнее в плывущей к полю толпе так и не стало. Даже тут, на окраине города, обычную для предрассветного часа свежесть теснили запахи блошиного рынка. Да и гул, доносившийся с Ходынки, был под стать базарному.
От ходьбы у д'Альгейма обычно улучшалось настроение и яснело в голове. Порой он даже откладывал срочные дела, чтобы совершить прогулку. Нынче же всё было наоборот: даже ходьба не могла заглушить назойливый стук сердца, напоминавший д'Альгейму об одной и той же причине смерти всех известных предков по отцовской линии. Более того: у д'Альгейма вдруг разболелась голова, тогда как прежде ходьба на свежем воздухе была для него самым верным лекарством от мигрени.
А еще в душе д'Альгейма крепчал страх, впервые куснувший его за сердце в тот момент, когда он заметил крысу, бежавшую в город со стороны Ходынского поля. И с каждой новой крысой страх снова давал о себе знать, пока, наконец, не превратился в ровное тоскливое чувство.
«… Перикл умирал медленно. Угасал, точно факел, лишенный масла. Он уходил, словно триера в безбрежный океан: бесшумно, медленно, невозвратно…– Он уже там, – сказал Алкивиад, – Только бренное тело напоминает о том, что среди нас жил тот, кого звали Периклом. Только дела его взывают к нам о том, чтобы вечно помнили мы о нем и никогда не забывали его.Стратег Клеонт, сын Фания, сказал вполголоса, будто опасался разбудить спящего вождя:– Ты прав, Алкивиад: дела его превыше дел человеческих. Афины никогда не забудут своего стратега.
Книга русского писателя С. Горского впервые издана в 1912 году. Она не претендует на всесторонний анализ событий XVI века, некоторые оценки и трактовки событий грешат субъективизмом, но ведь и от романов Дюма мы не требуем документальной точности и строгой последовательности. Самое главное — эта книга отражает характер жестокой и противоречивой эпохи, кровавые, аморальные нравы, царившие при дворе самодержца, характер самого Ивана Грозного, беспощадно расправлявшегося с чужими жизнями и судьбами, хитрого, злобного, развращенного… Потрясают судьбы женщин, попадавших под власть венценосного развратника.
Хамза Есенжанов – автор многих рассказов, повестей и романов. Его наиболее значительным произведением является роман «Яик – светлая река». Это большое эпическое полотно о становлении советской власти в Казахстане. Есенжанов, современник этих событий, использовал в романе много исторических документов и фактов. Прототипы героев его романа – реальные лица. Автор прослеживает зарождение революционного движения в самых низах народа – казахских аулах, кочевьях, зимовьях; показывает рост самосознания бывших кочевников и влияние на них передовых русских и казахских рабочих-большевиков.
Император Гай Юлий Цезарь вошёл в историю под детским прозвищем Калигула. Прожил двадцать восемь лет. Правил три года, пять месяцев и восемь дней. Короткое правление, но вот уже две тысячи лет оно вызывает неослабевающий интерес потомков! Калигула — это кровь и жестокость, золотой дождь и бесконечные оргии. Он шёл к власти по трупам. Казнил друзей и врагов, возжелал родную сестру. Устраивал пиршества, каких не знал Древний Рим, известный свободными нравами. Калигула стал самым скандальным правителем за всю историю великой Римской Империи!
В романах Евгения Ивановича Маурина разворачивается панорама исторических событий XVIII века. В представленных на страницах двухтомника произведениях рассказывается об удивительной судьбе французской актрисы Аделаиды Гюс, женщины, через призму жизни которой можно проследить за ключевыми событиями того времени.Во второй том вошли романы: «Венценосный раб», «Кровавый пир», «На обломках трона».
Роман весьма известного до революции прозаика, историка, публициста Евгения Петровича Карновича (1824 – 1885) рассказывает о дворцовых переворотах 1740 – 1741 годов в России. Главное внимание уделяет автор личности «правительницы» Анны Леопольдов ны, оказавшейся на российском троне после смерти Анны Иоановны.Роман печатается по изданию 1879 года.