Ходынка - [4]

Внезапно дверь захлопнулась, но тут же приоткрылась снова - будто дразнила Акулину, заманивала, искушала ее бабье любопытство. Будить? Не будить? Никифор был диво как тяжел на подъем, а со сна, не глядя, давал рукам волю.

Акулина для храбрости ругнулась вполголоса, подбоченилась и распахнула дверь:

- А которые тут без пачпортов?!

В соседнем нумере вздрогнул пол и послышался топот босых ног. Но юнкер, ничком лежавший, как это часто случалось, не в кровати, а на полу посреди комнаты, не шелохнулся. У головы Пушкарского замедляла ход крутившаяся на месте пустая пивная бутылка.

Подобрав полы, Акулина пнула юнкера в колено:

- Когда, батюшка, за квартиру платить будешь?

Юнкер не ответил. Кот, пробравшийся между тем в нумер, заурчал возле шеи Пушкарского. Акулина наклонилась и за волосы подняла юнкерскую голову. Кот тоже приподнялся и стал жадно лакать черную кровь, которая толчками извергалась из огромного, от уха до уха, надреза на горле Пушкарского.

Акулина осмотрелась по сторонам, заглянула под кровать. Затем схватила кота за шкирку и бросила его в сторону, швырнула вслед злобно мяукнувшему коту извлеченную из-за пазухи юнкера книжонку без обложки, брезгливо стряхнула прилипший к ее руке медный крестик - нитку шелковую, видать, вместе с горлом порезали. Напоследок обыскала тело, спрятала у себя в заповедном кармане три мятых рублевки и подняла голову к потолку:

- Ой, горе-горюшко! Выручайте, люди добрые! Ники-и-ифор!

* * *

- Беляков, подойдите - произнес капитан Львович. Он сказал эти слова негромко, но подпоручик Беляков, стоявший вдалеке, тут же вытянулся и, подавляя юнкерскую привычку чекать каблуками, зашагал к горке, с которой Львович осматривал затянутое утренним туманом поле.

- Да, Герман Арсентьевич.

Капитан спустился, вынул из кармана плоскую картонную коробку и протянул ее Белякову:

- Гильзы Викторсона. Угощайтесь.

- Благодарствуйте.

Львович поднес спичку к папиросе Белякова, прикурил сам и, пустив дым через ноздри, промычал:

- Слушайте, э-э-э-э... Вы, говорят, часы починять умеете?

- Часы? - растерялся Беляков. - Ну, это смотря на часы. Брегет вряд ли. А простые, без звона... Или, скажем, ходики. Можно попытаться. А что, позвольте узнать?

- У мадам Клочковой оркестрион сломался - сказал Львович, глядя перед собой. Беляков невольно проследил за его взглядом, но не увидел ничего нового: всё те же солдатские бескозырки то выныривали из пласта белёсого тумана, то опять в нем тонули, чтобы уступить место взлетавшим, тоже на миг, комьям глины.

- У Клочковой?

- Точно так-с - отозвался Львович. - У капитанши из Самогитского полка. Шестьсот целковых выложили, а оркестрион возьми, да и сдрейфи-с.

- Так нешто в Москве починить некому?

- Очень может быть - повернулся, наконец, Львович. Он осмотрел Белякова с фуражки до испачканных глиной калош и продолжил: - Хотели в магазин на исправление отдать, а там не взяли - сроки вышли. Вот и решили сами. Смотрите. Если вас спросят, отказываться не советую. Не суметь в ваших чинах никак нельзя-с. Мадам Клочкова, знаете, давеча в штабе справлялась: не в нашем ли полку нынче Жилин служит? Графом Толстым бредит и тем благоверного своего пилит: Жилин, дескать, всё умел и водку не пил-с. Смотрите, Роман Романыч, как бы и в вас веру не потеряли.

Беляков поймал взгляд Львовича, и лицо подпоручика растянула улыбка: капитан смеялся - беззвучно, одними глазами.

- Да-да, батенька. Поручик Дрынга тоже всё за чистую монету принял, чинить пошел. А там пять невест на выданье и два оркестриона про запас. Каково?

- Позвольте! Дрынга? Так он, вроде, в академию поступать собирался?!

- Какая уж теперь академия, подпоручик! Всё! За вихор, почитай, вокруг аналоя обвели. Как мальчишку! Так что держите ухо востро. Где оркестрион, там и вальсы, где вальсы, там невесты.

Сладкая истома вдруг охватила Белякова: господи, какое это счастье - быть молодым, неженатым, иметь впереди целую жизнь и, уж конечно, академию Главного штаба... Петербург, белые султаны над касками, шпалеры гвардейцев, громовое "ура" вослед карете государя, лаковые сапоги бутылками без этих глупых, унизительных калош с пудом глины на каждой, и... И она... Конечно, она. В экипаже четверкой вороных. Но и сегодня жизнь хороша: под подушкой осталась книга, от которой он вчера едва оторвался ... И шоколад, чего уж там. Большая плитка абрикосовского шоколада, минувшим воскресеньем принесенная из города в одном узелке с последним выпуском Капитана Майн-Рида.

Из оврага под ногами офицеров выбрался, хватая невидимые перила, фельдфебель Гречко.

- Дозвольте отдых, ваше благородие? - встал он перед Львовичем, приложив к виску растопыренные пальцы. - Почитай третий час люди робят.

- А при чем здесь я? - пожал плечами Львович. - Ваш начальник - подпоручик Беляков. Порядок забыл, Гречко?

- Виноват, ваше благородие... Господин подпоручик, - не убирая руки, повернулся фельдфебель к Белякову, - у Зелинского опять кондрашка, кажись, почалась.

- Что с ним? - встрепенулся Беляков. Мельком взглянув на Львовича, он шагнул к оврагу. - Где?

- От туточки, в самой низинке, ваше благородие...