Ходынка - [24]
- Караул!!! - завизжала Ольга.
Прогремел выстрел. Ольга издала оргаистический стон и покатилась по лестнице. Десницкий увидел, как Джугаев взмахнул рукой, и тут в горло студента ударило что-то вроде того самодельного бумеранга, который Десницкий однажды, в детстве, метнул с Воробьевых гор. Десницкий захрипел, схватился за торчавший в его шее нож и упал на порог. По спине его затопали сапоги. Десницкий еще успел увидеть сообщников, лежавших на полу, стул, летящий в окно, сапоги Дулина, в этом окне напоследок мелькнувшие, и руку, сжимавшую опрокинутый стакан. Из стакана выливался светлый ручеек чая, соединившийся у порога с лужей крови. "Моя кровь - подумал Десницкий. - Кровь - жизнь, жизнь кровью измерить можно. Если чай сладкий, стирать придется. А без сахара высохнет, и ладно". А потом сознание Десницкого померкло.
Времени схватка заняла немного.
Охваченный приступом наспех поставленного безумия, Жмудовский сплясал тарантеллу; пара затрещин вернула самозванцу и рассудок, и способность ругаться самыми черными словами из языка волжских грузчиков.
Дороже всех свободу продал Джугаев. Между челюстями беглого семинариста пришлось вставить ножку сломанного стула, концы ножки обмотать веревкой и завязать ее на затылке особым узлом. Два жандарма продели шест через связанные таким же узлом руки и ноги Джугаева и, браня друг друга за неумение ходить в ногу, понесли его прочь. Но и это не сломило упрямца. Каждый шаг жандармов Джугаев, подметавший пол копной давно не стриженных черных волос, сопровождал громкими неприличными звуками, а когда те принимались вращать шест, чтобы сучками ранить кожу заструненного пленника, он пускал струи омерзительнейшего зловония.
Палачев-Монахов и остальные сдались без боя.
Когда вывели последнего, Смирнов поднялся с пола, щелчком стряхнул изжеванный окурок, прилипший к шармеровскому сюртуку, и обвёл жандармов взглядом исподлобья. Охотничьи улыбки вокруг начали гаснуть. У одного из нижних чинов часы некстати заиграли "Золото Рейна". Смирнов хмыкнул и напоказ принялся ждать: сцепил пальцы спереди, отставил ногу и склонил голову набок.
Плосколицый белёсый жандармик торопливо вытянул за цепочку золотые часы с крупным изумрудом на крышке, нажал какой-то рычажок - часы умолкли - и спрятал их обратно.
- Однако, господа... - Смирнов прикурил от услужливо поднесенной спички, выпустил облако дыма и продолжил: - ... похвастаться вам нечем. Да-с! Атамана с кассой упустили. Зато набрали полные сети дармоедов для тюремного ведомства! Не похвалит вас Николай Сергеич! Ой, не похвалит!
Смирнов схватил руку, зажигавшую спичку, поднес ее к глазам и осмотрел массивный золотой перстень с яхонтом на толстом и грязном пальце. Затем отбросил руку и крикнул:
- Ух, как не похвалит! Митральезы на вас нет, сукины дети!
- Вашблагороть, народ бунтует! - разбудил Белякова голос разводящего - унтера-офицера Дербина.
Беляков открыл глаза и привстал на неудобном, похожем на туфлю парчовом диванчике. Этот чертов диван, - реквизитный, скорее всего, - караулу одолжил театр номер 1, главный на гулянье театр, в котором, собственно, и отдыхали бодрствующая и спящая смены.
- Возле буфетов? - тут же понял Беляков.
- Так точно-с! Сперва просились подарки дать, после продать, а потом кидаться начали.
- Бутылками?
- Бутылками и каменьями-с.
- На шоссе или с фронта?
- С московской стороны, вашблагороть.
- Так. Останешься здесь за старшего. Кого-нибудь из бодрствующей смены ко мне.
Через минуту в актерскую уборную, где обосновался Беляков, постучал рядовой с темным, заспанным и не по годам печальным лицом:
- Г-г-га-асподин подпоручик... рядовой Кушнир по вашему приказанию...
- Неужто у нас никого грамотных не осталось? - спросил Беляков. - Впрочем, ладно. Пойдешь со мной ординарцем.
Кушнир вздохнул и невпопад отдал честь. Ружейный ремень сполз с его плеча и повис на сгибе руки, а приклад винтовки гулко ударился об пол.
- За мной, дистанция полкорпуса, вперед - скомандовал Беляков, шагая к выходу мимо реквизитного склада, в котором, не снимая сапог, лежали пятнадцать нижних чинов.
По дороге к буфетом подпоручику то и дело встречались люди, без разрешения пробравшиеся на площадь гулянья. Это были и одиночки, и косяки женщин и девушек или подростков, и целые ватаги гуляк. От одной из таких толп отделился и пошел наперерез Белякову краснолицый мастеровой в белой, измазанной травяной зеленью рубахе. Поглядывая на ухмылявшихся дружков, он приложил к виску растопыренные пальцы правой руки, наклонился и спросил:
- Вашблагороть! Когда кружки давать будут?
- Здесь никогда - не останавливаясь и не глядя на мастерового, ответил Беляков. - Гостинцы будут выдаваться строго с той стороны. Так что если вы за кружками, то извольте покинуть площадь гулянья.
Мастеровой, судя по всему, понял только первую фразу. Удивленно поглядев на спину удалявшегося Белякова, он поймал взгляд Кушнира и развел руками, потом закрутил у виска указательным пальцем, наконец, сам запутался в собственных руках и пошел обратно к приятелям.
Беляков знал, что толпа на поле начала собираться со вчерашнего дня, он помнил, как эта толпа выглядела два часа назад, когда он ходил проверять караулы в последний раз. И все же зрелище, представшее перед Беляковым сейчас, ошеломило подпоручика.
«… Перикл умирал медленно. Угасал, точно факел, лишенный масла. Он уходил, словно триера в безбрежный океан: бесшумно, медленно, невозвратно…– Он уже там, – сказал Алкивиад, – Только бренное тело напоминает о том, что среди нас жил тот, кого звали Периклом. Только дела его взывают к нам о том, чтобы вечно помнили мы о нем и никогда не забывали его.Стратег Клеонт, сын Фания, сказал вполголоса, будто опасался разбудить спящего вождя:– Ты прав, Алкивиад: дела его превыше дел человеческих. Афины никогда не забудут своего стратега.
Книга русского писателя С. Горского впервые издана в 1912 году. Она не претендует на всесторонний анализ событий XVI века, некоторые оценки и трактовки событий грешат субъективизмом, но ведь и от романов Дюма мы не требуем документальной точности и строгой последовательности. Самое главное — эта книга отражает характер жестокой и противоречивой эпохи, кровавые, аморальные нравы, царившие при дворе самодержца, характер самого Ивана Грозного, беспощадно расправлявшегося с чужими жизнями и судьбами, хитрого, злобного, развращенного… Потрясают судьбы женщин, попадавших под власть венценосного развратника.
Хамза Есенжанов – автор многих рассказов, повестей и романов. Его наиболее значительным произведением является роман «Яик – светлая река». Это большое эпическое полотно о становлении советской власти в Казахстане. Есенжанов, современник этих событий, использовал в романе много исторических документов и фактов. Прототипы героев его романа – реальные лица. Автор прослеживает зарождение революционного движения в самых низах народа – казахских аулах, кочевьях, зимовьях; показывает рост самосознания бывших кочевников и влияние на них передовых русских и казахских рабочих-большевиков.
Император Гай Юлий Цезарь вошёл в историю под детским прозвищем Калигула. Прожил двадцать восемь лет. Правил три года, пять месяцев и восемь дней. Короткое правление, но вот уже две тысячи лет оно вызывает неослабевающий интерес потомков! Калигула — это кровь и жестокость, золотой дождь и бесконечные оргии. Он шёл к власти по трупам. Казнил друзей и врагов, возжелал родную сестру. Устраивал пиршества, каких не знал Древний Рим, известный свободными нравами. Калигула стал самым скандальным правителем за всю историю великой Римской Империи!
В романах Евгения Ивановича Маурина разворачивается панорама исторических событий XVIII века. В представленных на страницах двухтомника произведениях рассказывается об удивительной судьбе французской актрисы Аделаиды Гюс, женщины, через призму жизни которой можно проследить за ключевыми событиями того времени.Во второй том вошли романы: «Венценосный раб», «Кровавый пир», «На обломках трона».
Роман весьма известного до революции прозаика, историка, публициста Евгения Петровича Карновича (1824 – 1885) рассказывает о дворцовых переворотах 1740 – 1741 годов в России. Главное внимание уделяет автор личности «правительницы» Анны Леопольдов ны, оказавшейся на российском троне после смерти Анны Иоановны.Роман печатается по изданию 1879 года.