Ход конем - [19]

– Алёша, ты уже стал маршалом сухопутной авиации? А где твой самолёт? – удивилась Катюша. Но Подкопин, не сбавляя шага, растворился в утреннем клочковатом тумане.

Голова Кати сорвалась с рук, и девушка ударилась лбом о стол. От удара она проснулась с протяжным стоном. Сон мгновенно улетучился, но оставил после себя липкое чувство безотчётной тревоги. Лиза наклонилась над ней.

– Ты чего, Катюша?

– Да сердце неприятно сжало.

– Может, что-то приснилось?

– Да, какие-то невнятные тени, – растирая лицо, пожаловалась Катя.

– Так выйди на улицу, постой на ветру. Отпустит.

– Уже отпустило.

Катя встала и подошла к окну, распахнула форточку. Морозный ноябрьский воздух немного отрезвил девушку. Она прижалась к окну, но, кроме своего лица, отражённого стеклом, ничего не увидела.

Вернувшись к столу, старшина тихо выдвинула ящик и достала оттуда что-то завёрнутое в тряпицу. Воровато оглянувшись по сторонам, она развернула сахарного петушка. Он уже был не такой «боевой», как прежде, сильно зализанный, но всё же узнаваемый. Катя взяла леденец за палочку-щепочку и лизнула петуха в одно «крыло», потом в другое. Зажмурилась от удовольствия, потом помахала им в воздухе, чтобы он высох, и, улыбаясь, убрала обратно в стол.

* * *

Ларочкин с истошным криком опять кинулся на капитана. Но тот тем же ударом свалил рядового на землю.

– Следом, сука!

– Это же верная смерть!

– Товарищу твоему смерть, если не поможешь. Да и тебе, если не пойдёшь.

Ларочкин понял, что сегодня капитана ему не одолеть. Он поднялся, зачем-то отряхнул форму и вылез из окопа.

Так же петляя, как и старший сержант, Ларочкин побежал в сторону лежащего Алексея. Он перевернул его на спину и, упираясь каблуками в развороченную снарядами землю, на боку, помогая себе локтем, потащил назад. Теперь в его руках была жизнь Алексея.

Опомнившиеся немцы открыли пулемётный огонь. Пуля вошла Илье в подбородок снизу, и его не стало. В одно мгновение. Род Ларочкиных оборвался вместе с его двадцатилетней жизнью.

Солдат из роты капитана Быкова, наблюдавший за всем этим, повернулся к капитану Сонину.

– А вдруг они ранены?

– Третьим будешь?

Солдат активно замотал головой. А Сонин, как ни в чем не бывало, убрал в кобуру свой пистолет и с необъяснимой весёлостью заявил:

– Придётся самому завершить задание. Где тут у вас язык?

Солдат повёл его по окопу. По тому, с каким лицом появился капитан из-за поворота траншеи, Бодьма сразу всё понял. Но на его узкоглазом бурятском лице, невозмутимом как у капищного идола, нельзя было прочесть ни одной эмоции. Шага за два он стал подниматься, одновременно вытаскивая из-за сапога кривой охотничий нож, но тот предательски блеснул. Кто-то кинулся сзади, двое с боков, и Николаева быстро скрутили.

– Заговор? Отлично! – обрадовался Сонин. Эта ситуация очень взбодрила капитана, да и вообще этот день для него был удачным. Соперник уничтожен. Так что путь к сердцу девушки открыт. Поплачет, порыдает, а потом забудет. Не случайно говорят: девичья память короткая. А кто лучше приласкает, тот и будет в её сердце. Главное – настойчивость. Штурм и натиск. Смелость, она города берет, а тут сердце какой-то штабной связистки!

– Этого связать, – Сонин махнул на бурята, – и ко мне, оставим его на десерт, а вот этого, – он указал на немца, – мы доставим в штаб.

И, зная, что всё будет исполнено, пошёл по окопу. Так и не пришедшего в себя немца понесли следом, а Бодьму стали вязать. Пока его связывали, он умудрился прокусить руку одному из солдат, тогда ему исподтишка надавали по печени и запихнули кляп в рот. Николаев что-то промычал, но что, уже никого не интересовало. Его подняли двое и потащили туда, куда велел капитан.

* * *

Когда рассвело, немцы стали обходить позиции, на которых пару часов назад кипел отвлекающий бой.

Рыжий фриц подошёл к двум русским солдатам. Оба лежали на спине, но по широкому и короткому следу было понятно, что один, которому пуля разворотила всё лицо, тащил своего товарища назад, задрав к самому подбородку зелёную телогрейку, которую он так не выпустил даже после смерти. Из-за неё руки первого солдата торчали над землёй, как какие-то черные коренья или сухие ветки. Фашист собрался было уже уходить, но из педантичности решил всё же проверить. Понятно, что тот, кто тащил, – мёртв, а вот второй… Немец пнул по руке сапогом, и… раздался стон. Солдат заорал в окопы:

– Ганс! Тут живой русский!

Из окопа донеслось:

– Клаус, тебя что, в детстве мама уронила? Зачем тебе живой русский? Они только мёртвые не опасны.

– Зови сержанта, и ко мне, – потребовал Клаус.

– И послал же Бог тебя на мою голову! Уже бегу.

В это время в штабе полка полковник как будто впервые с недоумением изучал лицо капитана Сонина. Он надеялся найти в его глазах признаки душевного расстройства, какого-нибудь безумства, но нет, на него смотрел психически здоровый человек!

– Капитан, ты что, совсем спятил? Ты в одну секунду положил мою лучшую полковую разведгруппу. У них рейдов в тыл было больше, чем у тебя волос на макушке! Они столько сведений добыли, стольких языков доставили, мы им недавно правительственные награды вручили, к новым представили, а ты их…