Хочу женщину в Ницце - [201]

Для Иды это было в порядке вещей, поскольку весь смысл ее жизни заключался в искусстве и экзотическом времяпрепровождении. Она объездила весь мир, часто преодолевая значительные расстояния пешком, порой ночуя в простых палатках, охотясь на северных медведей в Норвегии и львов в африканской саванне. Она, как и в молодости, спала мало, ела еще меньше и все время пребывала в движении. В годы двух мировых войн она работала в госпиталях, ухаживая за ранеными и инвалидами, а также помогая несчастным своими деньгами. За ее великое терпение и служение Франции Ида была отмечена высшей наградой республики – «Орденом почетного легиона». В годы фашистской оккупации ей повезло – ее спас ее богатый друг и любовник сэр Уолтер Гиннес, перевезя в Англию. После войны Ида вернулась в Париж, но своего дома уже не нашла. Французы полагали, что она, как ее родственники и родная сестра, сгинули в фашистском гетто, поэтому изрядно обветшавший особняк, в котором орудовали немцы, снесли, и на его месте были построены многоэтажные апартаменты. Дом с дорогими ее сердцу костюмами и фотографиями разграбили, коллекцию живописи вывезли в Германию, но по большому счету ей было жаль лишь своих книг с дарственными надписями великих.

Вскоре Ида переехала на юг Франции в город Ванс на побережье Средиземного моря. После смерти из всего ее богатого наследства в скромном жилище сохранился лишь журнальный столик, сделанный из панциря гигантской черепахи, которую Ида когда-то привезла из дальнего путешествия в подарок поэту д’Аннунцио, но черепаха, объевшись ядовитых тубероз в саду, сдохла, и панцирь пустили в дело. А еще остался небольшой томик стихов Монтескье, когда-то подаренный графом своей музе. Иду похоронили на кладбище в этом городе, где она провела последние пятнадцать лет. Как говорят знатоки и пишут журналисты, на надгробной плите ее могилы значатся только две буквы: «I.R.» и дата смерти: 1960, поскольку свой день рождения Ида никогда не отмечала.

Мне, как и всем, кто еще помнил об этой удивительной женщине, всегда хотелось иметь у себя в доме что-либо напоминающее о ней, ну хотя бы оригинальную фотографию тех времен. Однажды, совсем неожиданно у меня дома раздался телефонный звонок. Звонил отец моего ученика, которому я давала частные уроки французского для подготовки к поступлению в МГУ. Я уже не помнила, кому из них, отцу ли лично или его сыну я неосмотрительно рассказала о своем желании приобрести что-то, имеющее отношение к Иде Рубинштейн. Да это и неважно. Только вот Валерий Геннадьевич, отец моего ученика, человек известный в банковском деловом мире Москвы, видимо, не забыл о моей мечте, и посоветовал мне обратиться в антикварный магазин на Бронной, которым владел его близкий приятель. Как будто у того антиквара появилась редкая фарфоровая статуэтка превосходной работы. Как я поняла, этот антиквар каким-то образом был многим обязан Валерию Геннадьевичу и по его признанию, был бы счастлив, если бы мне понравилась эта вещь, более того, мне была сразу обещана значительная скидка.

Признаться, я была тронута и на следующий же день, как только в моем рабочем графике появилось окно, отправилась в салон ознакомиться с этой вещицей. Раньше мне никогда не приходилось покупать у антикваров, и я редко посещала салоны похожие на тот, который увидела. Магазин был практически пуст, хотя вещи, которые выставлялись на продажу, были восхитительны, и полагаю, что цены немалой. Я сразу почувствовала себя несколько неловко, и успокаивало только то, что я была одета под стать событию и не производила впечатление бедной родственницы успешного банкира. Ко мне подошла обаятельная молодая девушка и, улыбнувшись, поинтересовалась целями моего прихода. Я сообщила, что мне необходимо увидеться с Марком, хозяином салона. Его отчество мне было неизвестно, и я тут же добавила, что пришла по рекомендации Валерия Геннадьевича.

Марк Анатольевич появился так неожиданно, выйдя из какой-то потайной комнаты, что я не заметила, с какой стороны он сумел подойти. Он любезно проводил меня сначала к витрине, где выставлялся предмет, являвшийся целью моего визита, а затем подозвал своего заместителя – полноватую ярко накрашенную женщину средних лет, с которой мы прошли в отдельную комнату, где нам никто бы не мог помешать. Марк Анатольевич обрушил на меня весь поток информации по цене и качеству этой редчайшей вещи, подчеркнув изумительное состояние предмета. Цену он назвал практически сразу и заверил, что мне невероятно повезло, поскольку ему самому ни разу не приходилось в своей работе встречаться с предметами, имеющими какое-либо отношение к Рубинштейн.

Честно говоря, я была готова к высокой, но разумной цене на эту статуэтку размером немного большую, чем средняя, но сумма, озвученная Марком и потонувшая в какофонии профессиональных терминов и восторженных восклицаний, повергла меня в уныние, подломив мою веру в человеческую адекватность. К тому же мысль, что сумма в 35 тысяч евро могла быть каким-то образом услышана моим мужем, не привыкшим измерять предметы домашнего декора ценами на хороший автомобиль, и могла причинить его здоровью непоправимый ущерб, волновала меня в тот момент не меньше. Марк Анатольевич производил впечатление проницательного и деликатного человека и, как я догадалась, из вежливости не подавал вида, что заметил смятение в моих глазах, но не сжалился и, не дожидаясь моей реакции, перешел в атаку: