Хочу женщину в Ницце - [114]

– Нет-нет, – успокоил меня он, – я тогда был почти не знаком с Моникой, хотя наша гламурная пресса давала ей как начинающей модели высокие оценки. Мне вполне хватало Саманты. Мы прожили с ней почти пятнадцать лет. Кстати, я был старше ее на столько же. Она была всегда в форме, да и сейчас, я думаю, также заставляет мужчин оглядываться при случайной встрече. Но однажды я заметил, что она перестала хотеть быть для меня самой красивой. Туфли на высоком каблуке вдруг стали ей в тягость. Она стала замечать за мной недостатки, которые раньше ее не раздражали. Каждый мужчина, я думаю, и русский тоже, видит, когда его жена вдруг начинает воспринимать его не как мужчину, а как наскучившего мужа. Супружеский долг обставляется именно как долг, как обязанность. Такое долго не может продолжаться, по крайней мере в семье, где водится немалый достаток и есть выбор. Видимо, книгу в дорогом переплете ей стало лень в очередной раз брать с полки, чтобы перечитать и найти для себя что-то новое. Я винил во всем только себя. У нее вскоре кто-то в жизни появился, и я не стал препятствовать ее возвращению в Париж. Что касается Клары, то я просил оставить ее со мной. Сэм была не против. Я говорил вам, Дэннис, что у нее была ясная голова. Француженка всегда красива и практична, но как мать Сэм уступала другим, например, итальянской женщине. Итальянка горяча не только характером, но и сердцем.

Он называл дочь Кларой, и меня это поначалу удивляло. Я вспомнил, что при нашем знакомстве Клер сказала, что имя Клер означает «ясная». Но что означает «Клара», я не знал. Между тем ее отец продолжал посвящать меня в сокровенное своей семьи, заставляя притворно сопереживать, будто я и впрямь был «в теме» и повелся на его откровения. Дино раскурил новую сигару, и, затушив спичку, продолжал:

– Разумеется, я никогда не чинил дочери препятствий видеться с матерью, только вот она сама все реже и реже посещает Париж и предпочитает жить здесь или у нас в Милане. У нашей семьи еще есть на озере Комо хороший домик с прелестным садом. Вы, Дэннис, бывали на Комо или, может быть, слышали об этом сказочном месте?

– К сожалению, никогда не был, но знаю, что это родина Плиния.

– Которого, – оживился итальянец, – старшего или младшего?

– Если не ошибаюсь, обоих.

– Да вы, молодой человек, действительно неглупы или как у нас говорят: «Cet homme gagne a etre connu»[14]. – Он прищурил глаза и снова вытянул губы, задумавшись.

Я не стал его за это благодарить или разубеждать, поскольку глуп был человек или мудр, порой можно понять только после его смерти. Заканчивая свой короткий экскурс в историю семьи, отец Клер заключил на минорной ноте:

– Впрочем, я не всегда понимаю, а, скорее, совсем не понимаю наше молодое поколение, их вкусы и нравы, – он попытался аккуратно затушить сигару в хрустальной пепельнице, но она обломилась и раскрошилась в его большой ладони.

Я смотрел на него с сожалением, поскольку он все больше и больше напоминал мне моих родителей, вынуждая говорить о том, о чем уже много раз было говорено в стенах моего родительского дома.

– В этом не наша вина, господин Росси. Дети эпохи развитых технологий остаются детьми совсем недолго. На нас влияет среда, которая слишком быстро стала меняться. Бытие определяет сознание. Я сам не понимаю, что происходит с поколением моложе меня на десять лет. У них совсем другие ценности. Компьютерное мышление офисного планктона мне тоже неведомо, как и вам, и порой ставит меня в тупик.

– Вы материалист или скажем так, вы верите в Бога? – неожиданно поинтересовался хозяин дома, раскуривая новую сигару.

– Вера? Веры у меня в последнее время все меньше, если вы в обывательском смысле. А так, черт знает, кто я. К религии у меня отношение довольно индифферентное, если вы об этом, хотя в последнее время я все больше чувствую, что во мне поселилась скорее буддистская созерцательность, нежели христианский аскетизм. Любование природой и архитектурой. Могу часами смотреть, как строится здание.

– Странно! – отец Клер заметно помрачнел и еще раз задумчиво произнес: – Однако странно слышать такие слова от вас, русского весьма просвещенного юноши, желающего стать серьезным историком.

Он поймал мой растерянно-вопросительный взгляд и продолжил:

– Во всяком случае, именно так описывала мне вас моя дочь. Если это действительно так, тогда откуда такое холодное слово, как индифферентность?

Он задумался.

– Впрочем, я тоже не отношу себя к набожным католикам, иначе всю свою жизнь был бы обречен жить с одной женщиной, но меня до сих пор притягивает история религии, и этой теме в моей библиотеке отведено самое почетное место. Дино указал дымящейся сигарой, как указкой, на высокий, упирающийся в потолок, старинный шкаф.

– Если вас интересует история Рима, это значит, что вас должно интересовать, почему пал Великий Рим. Кто только ни пытался ответить на этот вопрос из великих отцов истории. Немец Теодор Моммзенн, англичанин Эдуард Гиббон и многие другие. И все искали ответ, глядя на проблему сквозь призму религиозного мышления и предрассудков.

Я улыбнулся последовательности и созвучию фамилий: два растянутых «М» два «Б». Дино не обратил внимания на мою глупую улыбку, и продолжал: