Хочу женщину в Ницце - [105]

– Уродец сущий. А как его наш художник Рокотов изобразил! Просто красавец на холсте получился, а вот блевать хочется, глядючи! А наяву ты бы его увидела – боюсь, со страху бы померла. Но это полбеды! Был Петр III и раз! – тут Орлов сделал красноречивый жест рукой, показав поэтессе, как отскакивает голова. – Сейчас сынок его Павел повзрослел, за Петра месть в душе таит, метит себя на место матушки нашей. Боже! – Орлов перекрестился. – Как у такой женщины такой наследник! Упырь, ну сущий упырь, точь-в-точь, как наш народный эпос живописует таких уродцев. Сам маленький, мне до пояса не достанет, лоб и нос, что вот мой кулак с фигой. Взял бы за шею на одну секунду, и всё – мне бы, я думаю, хватило духу… Ради такого дела сию минуту готов отправиться в Россию, даже пёхом. Не нужны России такие цари. Можно, конечно, было бы отдать Павла на воспитание к Даламберу, но проку не будет. Эх, ежели бы матушка нас с Гришкой послушала, да вышла бы тогда замуж за брата, всё было бы иначе. А так – не знаю, что ждет нас впереди. Чую, мы все в России ещё поплачем от этого выродка. Откроюсь тебе ещё раз, памятуя о заверениях твоих, данных мне давеча, и скажу: не далее, как в прошлом году доверенный секретарь графа Панина, некий Бакунин, выдал братцу моему Гришке всех участников заговора против матушки с целью свержения её с престола и возведения на трон достигшего совершеннолетия сыночка.

– И что же императрица с ними сделала?

– А ничего! Пожалела сынка. Тем более что Павел испугался, пришел к матери с повинной, передав список заговорщиков. Матушка пожалела их всех, правда, графа Панина от своего дитяти отдалила. Брат Панина и Дашкова оставили двор и переселились в Москву. Похоже, что жертвой сего заговора окажется одна жена Павла, а подробности я оставлю при себе, поскольку свою тайну государственную обстоятельства сего дела до сих пор не утратили. Тут ещё раз крепко призадумаешься, прежде чем вывод делать – зачем матушке понадобилось всё это с «Елизаветою» через меня здесь проделывать. Может, желала связь обнаружить между женой Павла, принцессой Дармштадтской, и этой несчастной самозванкой? Одно слово – немчура проклятая.

Алехан снова потянулся к сосуду с вином и глубоко вздохнул. Из уст Кориллы прозвучало уместное восклицание:

– Так матушка же тоже германка чистая!

– Ты только матушку не трогай, она головой своей и помыслами русская, может, больше, чем я. Повезло нам с ней. Умна она, хороша собой, а волей духа – истый мужик. А то, что в русском слове «ещё» умудрилась сделать сразу четыре ошибки, написав «исчо», так это поправимо. Я тоже великосветским манерам не скоро обучен был.

Корилла смерила Алехана пристальным взглядом и, словно что-то вспомнив, азартно сверкнула глазами.

– Ты про родителей своих, Алексис, мне никогда не рассказывал.

– Просто оказий не представлялось, а так… умерли они давно. Отец мой полковник, даже статским советником стал. Мужик был крепкий, но женился поздно, давно ему за пятьдесят было. Однако взял девицу шестнадцати лет от роду и прижил с ней аж девять сыновей. Правда, четверо умерло в раннем возрасте, а мы пятеро до сих пор землю топчем, спаси нас Господи, – и Алехан перекрестился.

– Смотри, тебе с отца пример брать надобно и детей кучу заиметь.

– Не против буду совсем. Я тебе раньше говорил, что сын у меня есть, уже совсем взрослый. Год прошел, как сержант лейб-гвардии конного полка. Я по молодости много грешил, нагуляла от меня одна простая женщина, да померла. Сына Александром нарекли, и я его не забываю. Буду жить в Москве, к себе позову. И ты ко мне обязательно приедешь в скором времени погостить. Приму тебя, как богиню, презентами царскими одарю, жизнь покажу нашу русскую. Сам охоту не люблю, но тебя развлеку по-настоящему. А когда «чавеллы» молдавские встанут у меня в поместье на постой, выйдут из своих шатров да запоют, ты заплачешь в моих объятиях. Знаю, сможешь ты оценить красоту цыганской песни. Пир задам в Нескучном, всю Москву напою водкой. К матушке в ноги упаду, чтобы не чинила препятствий твоему скорому приезду, и просить буду покровительства для тебя такого, которого сам заслуживаю.

– По-твоему выходит, резон есть! Чтобы дрожать там от холода вместе с тобой и матушкой твоей?

– Зачем же дрожать? Да, хоть и дрожать, я, поди, рядом буду, согрею тебя, жарко будет! Зябнуть перестанешь враз.

– Согреет он! По субботам будешь согревать, а в воскресенье в церковь отпускать, так что ли? Ты сейчас, хоть и силен как бог, да здоров ли? Всю ночь кряхтел, как старый хрыч да ворочался с боку на бок. Что ж не спалось тебе сладко после того, что у нас с тобой было, или маялся спиной да ногами своими хворыми?

– А вот совсем и нет! Я тебя давеча караулить вздумал, а вдруг проснёшься. А коль пробудиться изволишь самолично, так может, на меня вскарабкаться не побрезгуешь разок?

– Какой же ты ненасытный, неужто и сейчас хочешь того же?

– Хочу, сладкая моя голубушка! Только так хочу, чтобы не обрушить на тебя все мои девять пудов веса. Я зайду к тебе сзади и на ногах своих всё снесу.

– В тебе, дорогой мой граф, давно уже все десять пудов сидят! Живот вон какой наел, глянь еще раз в зеркала кабинетные!