Хочу верить… - [18]

Позади скрипнула дверь. Я увидел Машу. Она зябко куталась в белый пуховый платок. Я молча подвинулся, освободив ей место возле окна. Лицо ее было бледным в желтом электрическом свете. Глаза казались совсем черными.

— Я думала о вас, — сказала Маша. — Какая у вас удивительная специальность! Вы должны быть историком и следователем, знать технику, сельское хозяйство и еще миогое, многое другое… И главное, обязательно быть хорошим человеком, иначе ничего вы в жизни не разглядите, а если разглядите, то все равно не поймете… Вот вы, Алеша, я думаю, настоящий журналист!

— Почему же вы так решили? — шутливо спросил я. — Может, как раз ненастоящий? Может, это не мое призвание?

— Нет, вы настоящий! — Она серьезно посмотрела на меня и покачала головой. — Вы хотите узнать правду. Правда вам дороже всего, а напечатают ваш очерк или нет, для вас неважно…

— Еще как важно, Маша! — возразил я. — Ужасно хочу, чтобы напечатали и чтобы фамилия была крупными буквами. Хочу, чтобы редактор похвалил и чтобы люди толпились возле витрины. И от гонорара бы не отказался. Вот видите, какой я?..

— Все равно, это не главное… Скажите, ведь вам хочется, чтобы моя мама оказалась невиноватой? Хочется, да?

— Ну, конечно, — ответил я. — Очень!

— А почему?

Я пожал плечами:

— Не задумывался над этим… Просто каждому человеку хочется верить в хорошее…

— О, как вы еще не знаете людей!.. Другой на вашем месте давно убедился бы, что мама предательница, и прекратил поиски. Ведь я же понимаю, что дело не только в письмах… Вы не хотите верить, что комсомолка, выросшая при советской власти, могла продаться фашистам. Ведь так?

— Так…

— Каждый судит о людях по себе, это я давно заметила. Вот и выходит, что вы настоящий человек и настоящий журналист!

— Имейте в виду, я могу подумать, что вы мне льстите. Нельзя говорить такие вещи ночью молодому, неженатому мужчине, — смущенно сказал я. — Лучше посмотрите на этот огонек. Поезд идет, а огонек на месте стоит. Что бы это могло быть?

— Отражение от лампочки, очень просто.

— Я посмотрел на Машу, и мы рассмеялись.

— Сколько вам лет? — неожиданно спросила она.

— Двадцать семь… Что, выгляжу старше?

— Нет, я не потому… Мне кажется, у вас большой жизненный опыт.

— Обыкновенный, как у всех… Учился в университете на заочном, работал чертежником на станкозаводе. Отец умер, когда мне было двенадцать лет, и я сразу пошел работать.

— А я прямо из школы в мединститут…

— Между прочим, я сперва тоже хотел в мединститут, но, побывав в анатомическом театре, не смог себя заставить пойти туда снова… Вы сейчас, наверно, думаете, что я легкомысленный. Медицина — и вдруг журналистика!..

— Наверно, между этими двумя профессиями есть что-то общее, — задумчиво сказала Маша. — Вы ведь тоже должны уметь поставить диагноз, и от вашей ошибки иной раз зависит жизнь человека…

Такая мысль мне не приходила в голову. Умная девушка эта Маша. Я с уважением посмотрел на нее.

Мы были одни в холодном тамбуре, и под ногами громко и тревожно грохотали колеса. Поговорив еще, мы вернулись в купе. Здесь все уже спали. Под потолком мигала синяя лампочка.

— Спокойной ночи, — шепнул я, забравшись на верхнюю полку.

— Спокойной ночи, — ответила Маша.

6

Егор Тимофеевич Майборода работал, как выяснилось, не обходчиком, а составителем поездов на станции Сортировочная. Приехав сюда, он успел окончить какие-то курсы, выстроить себе небольшой домик на краю поселка и вызвать из Прибельска старуху жену. Здесь считали его человеком положительным, добросовестным, честным. О прежнем ему никто не напоминал. Недавно Егора Тимофеевича даже выбрали в профком. Все это рассказал нам начальник отдела кадров.

Мы нашли Майбороду на путях между двумя длинными товарными составами, которые медленно двигались навстречу друг другу, лязгая буферами. Он стоял с фонарем в руке и осматривал проезжающие мимо вагоны. Это был высокий, худой старик лет шестидесяти, с темным, мрачным лицом и ввалившимися щеками.

— Из газеты? — переспросил он, глядя почему-то на Машу. — А я при чем? Я ни при чем. Ступайте к начальнику станции.

Я принялся объяснять, что мы приехали именно к нему и дела станции нас не интересуют.

— Тогда милости просим после работы ко мне домой, — не дослушав, перебил он. — А сейчас, извините, некогда.

— Мы придем, — сказала Маша.

Не удостоив ее ответом, Майборода повернулся к нам спиной.

Поужинав в железнодорожной столовой, мы нашли на окраине города небольшой деревянный домик с веселой зеленой крышей и поднялись на крыльцо…

Дверь открыла седая, древняя старуха со слезящимися глазами. На вид ей было лет девяносто. Ее можно было принять за мать Егора Тимофеевича, а не за его супругу. Нелегкая, видно, была у нее жизнь.

— Проходите, гости дорогие, — ласково сказала она. — Егор Тимофеевич ждет вас.

Майборода, сгорбившись, сидел за столом, накрытым чистой скатертью. Он не встал нам навстречу, не предложил сесть. Скосил хмурые глаза и буркнул:

— Зачем пожаловали?

— Я хочу узнать, что стало с моей мамой, — сказала Маша. — Она была в оккупации в Прибельске, ее арестовали фашисты и посадили в тюрьму. А потом она заболела. Может быть, ее положили в больницу. Вы работали там тогда…