Хочу съесть твою поджелудочную - [57]

Потому-то мне казалось, что без “Правды или действия” такой вопрос не задашь, но недавно я осознала, что заблуждалась.

Дальше идут мои фантазии. Если ошиблась — прости.

Ты боялся отводить для меня место в своей душе.

Помнишь, ты рассказывал про своё хобби: представлять, что о тебе думают окружающие, когда произносят твоё имя. А правильно ты себе это представляешь или нет — тебе всё равно.

Я, конечно, объясняю, как мне приятней и удобней, но всё же — может, в моём случае тебе не было всё равно?

И потому ты боялся, что я, повторяя за тобой, буду гадать, что ты думаешь обо мне.

Боялся, что моё имя, произнесённое вслух, обретёт смысл.

Боялся представлять меня “близким другом” или “любимой”, зная, что вскоре потеряешь.

Ну как? Если угадала, оставь у моей могилы умэсю (ха-ха).

Бояться незачем. Люди умеют поддерживать отношения, что бы ни случилось. Так же, как сумели мы с тобой.

Я всё пишу, что тебе страшно, вроде как ругаю тебя за трусость, но это не так.

Я считаю тебя выдающимся человеком.

Моим замечательным антиподом.

И, раз на то пошло, я отвечу на один из твоих прошлых вопросов. Сделаю тебе гигантское одолжение!

Вопрос о том, как я к тебе отношусь. Не особо хочешь знать? (ха-ха) Можешь пропустить!

Я…

Я тобой восхищалась.

С некоторых пор я всё время размышляла вот о чём.

Будь я — как ты, я бы никому не доставляла столько хлопот, не огорчала бы тебя и родных, жила бы, отвечая сама за себя, только для себя, за счёт своего собственного обаяния.

Разумеется, я безмерно довольна своей нынешней жизнью. Но я восхищалась тобой: ты можешь жить сам по себе, без единой души вокруг.

Условием моего существования является то, что рядом постоянно кто-то есть.

И однажды я заметила.

Если этого кого-то рядом нет, моё обаяние исчезает.

Я не вижу в этом ничего плохого. Мы все такие, разве нет? Человека формируют его отношения с другими людьми. Никто из наших одноклассников не продержится без друзей или любимых.

Человек впервые находит себя в сравнении с другими.

Вот то, “что для меня значит жить”.

Но ты, и только ты всегда был сам по себе.

Сила, что тянет к тебе, возникла не из общения с людьми — ты нашёл её внутри себя.

И я хотела обладать такой же, собственной силой.

Поэтому в тот день я заплакала после твоего ухода.

В тот день ты всерьёз обо мне забеспокоился. В тот день ты сказал, что хочешь, чтобы я жила.

Ты, не нуждаясь в отношениях “дружеских” или “любовных”, сделал выбор.

Ты выбрал не кого-то, а меня.

Я впервые поняла, что нужна кому-то, — именно я.

Я впервые смогла увидеть, что существую сама по себе.

Спасибо.

Возможно, я ждала эти семнадцать лет, чтобы оказаться нужной тебе.

Так же, как сакура ждёт весны.

Наверное, поэтому я оформила свои записи как книгу, хотя книг никогда не читала.

Я сама выбрала познакомиться с тобой.

Нет, правда, ты выдающийся человек, раз сумел настолько кого-то осчастливить! Всем бы заметить твоё очарование.

Ведь я обнаружила его давным-давно.

Я, пока жива, готова твои ноги мыть и воду пить!

Написав это, я осознала.

Подобные банальности тут не подойдут. Наши с тобой отношения не выразить заурядными словами, которые звучат сплошь и рядом.

Тебе это, может, и не понравится.

Но я — говорю как есть — хочу съесть твою поджелудочную.

(Обращение к тебе получилось самым длинным. Кёко обидится, надо поправить.)

Черновик, первая редакция»

Закончив читать, я обнаружил, что в мире, куда я вернулся, Сакуры нет.

И понял, что в душе у меня что-то надломилось. Осознал, что сдержаться уже не смогу. Никак.

Но прежде я должен был кое-что проверить.

— Где… Где телефон Сакуры?..

— Телефон?

Мать Сакуры встала и тут же принесла мобильный телефон.

— После её… после её смерти я отвечала на звонки, но в последнее время держу его выключенным.

— Прошу… Разрешите посмотреть…

Она без лишних слов отдала его мне.

Я откинул крышку и нажал кнопку включения. Немного помедлив, открыл папку с письмами и заглянул во входящие.

И среди множества непрочитанных писем нашёл то, что искал.

Последние слова, посланные мной.

Моё последнее сообщение для неё.

Она его прочитала.

Оно… дошло…

Я положил мобильный телефон и «Книгу жизни с болезнью» на татами. Дрожащие губы не слушались, но я кое-как выдавил последние слова, перед тем как развалиться на части:

— Простите…

— Что?..

— Простите… Я знаю, это совершенно… неуместно, но… Но я… Простите…

Молчание.

— Вы позволите… мне заплакать?

И мать Сакуры, сама пустив слезу, дала мне разрешение, один раз кивнув.

Я сломался. Хотя на самом деле это случилось намного раньше.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Я плакал. Без стеснения захлёбывался слезами, как младенец. Срывая голос, то возил лбом по татами, то запрокидывал голову к потолку. Впервые в жизни. Никогда прежде я не плакал так громко или в чьём-то присутствии. Потому что не хотел этого делать. Потому что не хотел топить в своём горе других. До сих пор обходилось. Но сейчас нахлынувший на меня вал чувств не позволял мне замкнуться в себе.

Я радовался.

Тому, что письмо дошло. Тому, что она его прочла.

Тому, что я был ей нужен.

Тому, что я оказался ей полезен.

Я радовался.

И в то же время невообразимо страдал.