«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978) - [44]
Если бы Вы на то изъявили свое согласие, это нововведение могло бы внести новую эпоху в наш с Вами обмен материалами: я могу, отныне впредь, фотокопировать для Вас любые имеющиеся в Париже материалы, которые я смогу заполучить на дом. Это сразу исключает фонд Национальной библиотеки, откуда по закону книги не выдаются на дом никому ни за какие коврижки, а также и те другие материалы, хозяева которых откажутся мне их доверить, хоть на 2–3 дня.
Все-таки, как Вы понимаете, возможность для меня поставлять Вам материал расширяется, таким образом, в весьма существенной мере. Одно дело разрешить послать книгу в Америку, другое — дать ее на дом на очень короткий срок.
Я, конечно, буду рад доставлять Вам все, что только будет возможно.
С другой стороны, это, м. б., облегчит Вам сообщение материалов мне. Напр<имер>, вот, «Эпиграфы». В понедельник я получаю махину (сегодня пятница), так что во вторник-среду «Эпиграфы» смогут уйти к вам назад заказным.
Это же, м. б., решит задачу «Утреннего света». Судя по присланному Вами оглавлению, в нем немало текстов, не вошедших в присланный Вами мне в фотокопии сборник 1935 г. Похоже, на глазомер, что в нем текстов раза в 2 или даже в 2 1/2 больше.
Если бы Вы могли мне его послать заказным, то после 2 дней работы (прибл<изительно>) я Вам его верну заказным же назад.
Креме того, в Вашей английской книге про футуризм Вы указываете на такое множество других интересных текстов, что, вообще, м. б.,… хотя не хочу чрезмерно заглядывать вперед, помня лафонтеновскую молочницу, статуя которой, по словам Комаровского, стояла в Царском Селе[220] и, след<овательно>, Вам, наверное, достаточно знакома.
Что касается статьи о Вашей книге в «Возрождении», то А.О. Гукасов нездоров, а в его годы (94 г.) даже самое ничтожное недомогание опасно в высшей степени. Пока С.С. Оболенский мне предписал работу над статьей прервать, впредь до выяснения положения. Но прошу, чтобы это оставалось между нами. Журнал все-таки надеется выжить, а разговоры об его кризисе могут многое напортить.
Конечно, остаются «Грани» и «Русская мысль». Но Вы ведь видите, что «Грани» все более ориентируются на «самиздат», а «Р<усская> м<ысль>»… Вы заслуживаете намного большего и лучшего, чем подвал в «Р<усской> м<ысли>» (максимум, на который можно рассчитывать). Кроме того, там ишачит терапьяница, могущая из ревности испортить. Она — «парижская» школа. След<овательно>, тут футуризм не у места. Мне, конечно, Шаховская не откажет в подвале для Вас, и в одобрительном. Но я знаю тамошнюю кухню и ее вкусы: по сути дела, академизм.
Будем надеяться, что «Возрождение» все-таки выплывет. Если Ламарк писал правду, что «функция создает орган», подразумевая под «функцией» крайнюю необходимость, то «Возрождение» должно выжить.
От всей души буду рад любым от Вас известиям, особенно радостным. Сердечный привет Лидии Ивановне и Вам от жены и от меня.
Искренне Вам преданный
Э. Райс
40
Париж 23-VII-69
Дорогой Владимир Федорович.
Действительно, очень и очень перед Вами виноват, что так задержался с афоризмами Ландау. Дело оказалось не таким простым, как я подумал сразу: оказалось, что фотокопировать надо было научиться. Конечно, «наука» эта не такая трудная, как, напр<имер>, скажем, изучение венгерского языка, но все-таки то, что я думал сделать в течение 2–3 недель, потребовало 2–3 месяцев, приблизительно столько же, как и управление автомобилем. Особенно для таких технических тупиц, как мы с женой.
Но теперь все это позади, и позавчера я Вам уже выслал заказным воздушной почтой Вашего Ландау, с большой благодарностью и с не меньшими извинениями за неаккуратность и несдержание слова, пусть временное.
Текст — действительно очень интересный. Ландау, по-моему, недооцененный эссеист, умнейший и своеобразнейший человек, хотя и немного по-фройдовски gehemmt[221] — в нем немало сдавленной горечи из-за неудавшейся жизни. Уже его «Гибель Европы» была замечательна и во многом оказалась пророческой. Но помимо этих двух книжек (а м. б., были еще), я помню, в разных тогдашних газетах, журналах, всякого рода сборниках и т. п., много бывало его несобранных статей, заметок, даже больших работ, почти всегда живых и своеобразных. И в то же время он никогда не оригинальничает нарочно: в его мысли всегда заметна серьезность и ответственность. И его, м. б., следовало бы отобрать и издать — хотя бы сборничек «избранных» essays, напр<имер>, в издательстве Finck, где Вы с Чижевским все-таки уже издали немало драгоценнейших вещей. Это было бы не только исправлением несправедливости (пусть посмертным), но и открытием для русского читателя, особенно для тамошнего, ценного явления, при небогатой в целом русской эссеистике.
Поэтому могли бы только благополучно закончиться все готовимые Вами с Чижевским чудеса! Мне думается, что он не виноват, что не по нерадению он запустил Ваш 3-й том Хлебникова, а, как здесь говорили, по болезни — он ведь уже немолод. Так что пока тем лучше, если он приналег — след<овательно>, можно надеяться, что осенью, к возвращению с травки, уже будут готовы и 3-й том Хлебникова (с особенным нетерпением ожидаю приготовленное Вами приложение совсем неизданного или несобранного), и Лившиц (надеюсь, с «Полутораглазым стрельцом» и с несобранными в «Кротонский полдень» поздними стихами), и Кузмин, и Хрисанф
1950-е гг. в истории русской эмиграции — это время, когда литература первого поколения уже прошла пик своего расцвета, да и само поколение сходило со сцены. Но одновременно это и время подведения итогов, осмысления предыдущей эпохи. Публикуемые письма — преимущественно об этом.Юрий Константинович Терапиано (1892–1980) — человек «незамеченного поколения» первой волны эмиграции, поэт, критик, мемуарист, принимавший участие практически во всех основных литературных начинаниях эмиграции, от Союза молодых поэтов и писателей в Париже и «Зеленой лампы» до послевоенных «Рифмы» и «Русской мысли».
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На протяжении десятилетия ведя оживленную переписку, два поэта обсуждают литературные новости, обмениваются мнениями о творчестве коллег, подробно разбирают свои и чужие стихи, даже затевают небольшую войну против засилья «парижан» в эмигрантском литературном мире. Журнал «Опыты», «Новый журнал», «Грани», издательство «Рифма», многочисленные русские газеты… Подробный комментарий дополняет картину интенсивной литературной жизни русской диаспоры в послевоенные годы.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Георгий Иванов назвал поэму «Гурилевские романсы» «реальной и блестящей удачей» ее автора. Автор, Владимир Федорович Марков (р. 1920), выпускник Ленинградского университета, в 1941 г. ушел добровольцем на фронт, был ранен, оказался в плену. До 1949 г. жил в Германии, затем в США. В 1957-1990 гг. состоял профессором русской литературы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, в котором он живет до сих пор.Марков счастливо сочетает в себе одновременно дар поэта и дар исследователя поэзии. Наибольшую известность получили его работы по истории русского футуризма.
«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» — за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот — появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман — автобиографичен.
История всемирной литературы — многотомное издание, подготовленное Институтом мировой литературы им. А. М. Горького и рассматривающее развитие литератур народов мира с эпохи древности до начала XX века. Том V посвящен литературе XVIII в.
Опираясь на идеи структурализма и русской формальной школы, автор анализирует классическую фантастическую литературу от сказок Перро и первых европейских адаптаций «Тысячи и одной ночи» до новелл Гофмана и Эдгара По (не затрагивая т. наз. орудийное чудесное, т. е. научную фантастику) и выводит в итоге сущностную характеристику фантастики как жанра: «…она представляет собой квинтэссенцию всякой литературы, ибо в ней свойственное всей литературе оспаривание границы между реальным и ирреальным происходит совершенно эксплицитно и оказывается в центре внимания».
Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР (Главлит СССР). С выходом в свет настоящего Перечня утрачивает силу «Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в районных, городских, многотиражных газетах, передачах по радио и телевидении» 1977 года.
Эта книга – вторая часть двухтомника, посвященного русской литературе двадцатого века. Каждая глава – страница истории глазами писателей и поэтов, ставших свидетелями главных событий эпохи, в которой им довелось жить и творить. Во второй том вошли лекции о произведениях таких выдающихся личностей, как Пикуль, Булгаков, Шаламов, Искандер, Айтматов, Евтушенко и другие. Дмитрий Быков будто возвращает нас в тот год, в котором была создана та или иная книга. Книга создана по мотивам популярной программы «Сто лекций с Дмитрием Быковым».
Что отличает обычную историю от бестселлера? Автор этой книги и курсов для писателей Марта Олдерсон нашла инструменты для настройки художественных произведений. Именно им посвящена эта книга. Используя их, вы сможете создать запоминающуюся историю.