Хобо в России - [17]
Метод полиции был достаточно прост. Каждого обитателя ночлежки заставляли предъявить паспорт. Если документ был в порядке, прекрасно; он мог снова отправляться спать. Но если в бумагах обнаруживалось что-то подозрительное или, что еще хуже, бумаг вовсе не было, его отсылали вниз, где он присоединялся к другим задержанным, охраняемым полицейскими. Из задержанных в ту ночь нарушителей самыми страшными, мне кажется, были несколько скрывавшихся крестьян, которые бежали из деревень и болтались без дела, прося милостыню в городе. Один бедный старик принял меня за офицера полиции. Я шел между кроватями, высоко держа свечу и стараясь рассмотреть лица постояльцев. Старик — было ему, надо полагать, около восьмидесяти — вытащил засаленный клочок бумаги, представлявший собой паспорт, и попытался убедить меня, что не совершил в этом мире ничего предосудительного. В его потухших старых глазах застыло умоляющее выражение, точно у дворняги, ищущей хозяйского милосердия. Я рад был узнать, что его бумаги оказались в порядке.
Позднее мы осмотрели и женское отделение. Здесь мы нашли такую же мешанину тел и лохмотьев. Как и мужчины, женщины должны были предъявить паспорт либо отправиться в участок. Одна молодая крестьянка растерялась или, возможно, просто не умела читать. Она уверенно протянула сыщику свой паспорт, но когда тот спросил, как ее зовут, назвалась другим именем — не тем, что значилось в паспорте.
— Ступай вниз, невежда, — приказал офицер, и она ушла, горестно размышляя над тем, почему на свете бывают разные имена, во всяком случае в удостоверениях личности.
Осмотр завершился, мы спустились в нижнюю комнату и пересчитали нашу «добычу». В сети полиции угодило больше десятка нищих. Их выстроили снаружи между двумя рядами полицейских, свечи были потушены и инспектор отдал приказ двигаться. Не хотелось бы вновь увидать ту жуткую, мрачную картину, какую являли собой эти люди в лохмотьях, устало тащившиеся в темноте. Мне показалось тогда (и продолжает казаться сейчас), что сцена эта раскрыла всю печальную и грустную правду о России.
— Страна бродяг, — пробормотал я, когда мы с другом оказались одни на Невском.
Полагаю, самым захватывающим приключением времен моего бродяжничества в России, о котором я должен рассказать, стал арест. Арестовывать меня, собственно, не имели права, но какое значение имеют права в России? Произошло это так.
Генерал Клейгельс[35], в то время (1897) занимавший пост градоначальника Санкт-Петербурга, выдал мне письмо, адресованное городской полиции. Говорилось в нем приблизительно следующее: «Податель сего — Джозайя Флинт, американский гражданин. В Петербурге находится для изучения условий жизни в городе. Ни при каких обстоятельствах не подлежит аресту за бродяжническое поведение». Слово vagabondish является ближайшим английским эквивалентом русского слова, которое использовал генерал, причем слово это он самолично подчеркнул. Американский посланник в России сказал мне, что с таким письмом в кармане я вполне мог бы безнаказанно совершить убийство, но я умудрился попасть под арест за куда менее тяжкое преступление.
Период моего бродяжничества в городе закончился и я, снова приняв респектабельный вид, жил у себя на квартире. Как-то вечером мы трое (англичанин, я и еще один американец) решили осмотреть достопримечательности. Бродяжничая, я мало что узнал о местной ночной жизни и я теперь смело воспользовался приглашением американца, обещавшего показать нам неизвестный Петербург. Смотреть оказалось почти нечего, все это я не раз видел в других городах, однако нам еще предстояло небольшое и весьма занятное приключение. Англичанин — низкорослый человечек, который только что купил новый котелок и всячески им похвалялся — во время прогулки умудрился отстать. Мы осмотрели всю улицу вдоль и поперек, но его нигде не было. Когда мы уже собрались пойти в полицейский участок и поднять тревогу, из темного подъезда, пересчитывая ступени, вылетел не кто иной, как наш британец: котелок его был весь измят, лицо в крови.
— Только посмотрите, новый «Линкольн и Беннетт», — прорычал он, очутившись на улице.
— Шестнадцать шиллингов к черту в пасть!
Мы стали спрашивать, что вызвало ссору. Он не знал. Помнил только, что поднялся по лестнице и был вежливо принят у входа.
— Зашел я в зал, — рассказал он, — заказал выпивку и уселся. Сижу и думаю, что будет забавно раскрыть зонтик и держать его над головой. Видать, меня ослепил свет. А дальше я полетел вниз по лестнице. Проклятье, быстро у них вышибала управляется, верно?
Американец, который свободно владел русским и был на хорошем счету у полиции в своем квартале, твердо решил призвать хозяина заведения к ответу. Он и англичанин поднялись наверх, я же, как мы договаривались, остался на улице и принялся во весь голос звать городового. Тотчас подбежали два dvorniks (привратники в подчинении у полиции) и стали крайне подобострастно просить господина объяснить им, в чем дело. Забыв об их связях с полицией, я оттолкнул одного из них, заявив, что мне нужен городовой, а не швейцар. Сам генерал Клейгельс не был бы так оскорблен и возмущен подобной бестактностью.
