Хлеб сатирика - [15]

Конечно же, людям, приезжающим в дом отдыха, надо предоставить возможность интересных занятий. Просто бездельничать — это еще не значит отдыхать.

Почему не подумать о домах отдыха — садах для любителей покопаться на грядках, о домах отдыха — студиях для увлекающихся рисованием и фотографией, о домах отдыха — рыбацких и охотничьих базах. Любой затейник, даже такой талантливый, как Карандаш, не создаст веселой и бодрой атмосферы, если в доме отдыха не будет настоящих увлекательных занятий для каждого.

Пусть поймут меня правильно. Я за отдых здоровый, увлекательный, интересный.

И пусть не обижается на меня моя маленькая дочка. Отправляясь в следующую прогулку, она не будет укреплять свое здоровье, сидя в мягком кресле автобуса. И не получит такого количества «вар.» и «жар.» предметов. Потому что лучший врачеватель человека — природа. А на природе и краюшка хлеба, и ключевая вода — настоящее лакомство.

Давай, давай!

Это случилось в те отдаленные времена, когда только входили в моду кители защитного цвета. На реке Хоперке, что петляет меж лесистых холмов Задонья, строили мост. Собственно, мост на Хоперке был, но прошлогодним, не в меру бурным паводком его начисто смыло. И теперь совхозный народ спешил управиться до вскрытия реки, чтобы снова не оказаться отрезанным от остального мира.

И там, где на посиневшем от яркого весеннего солнца льду плотники тесали бревна, где, ухая, рабочие вбивали в неподатливое речное дно сваи, бегал и суетился маленький человечек. Он размахивал туго набитым обшарпанным портфельчиком и односложно бубнил:

— Давай, давай, ребятушки!

Люди отмахивались от него, как от назойливой мухи, и продолжали молча работать.

Но когда рыжеусый бригадир распорядился поставить дополнительные опоры и соорудить ледорез, человечек перешел на резкий, визгливый фальцет:

— Ты что задумал, дьявол? Хочешь посевную сорвать? В предельщики торопишься угодить?

А бригадир совсем не горел стремлением что-нибудь срывать. Не испытывал особенного желания быть зачисленным в предельщики. И скрепя сердце отменил свое разумное распоряжение.

Мост построили. Вскоре проследовал по нему в совхозном «газике» наш человечек и, въехав в райцентр, остановился у здания, украшенного большим портретом в обрамлении несметного числа шестидесятисвечовых электрических лампочек. Он вошел в кабинет, где красовался такой же портрет, но уже без лампочек, и кротко доложил:

— Разрешите рапортовать. Ваша установка была построить мост к двадцатому. Мы не нарушили ее ни на один день.

Хозяин кабинета встал из-за стола, оправил китель и милостиво улыбнулся.

— Молодец, умеешь доводить директиву до сознания. Давай, действуй в том же духе.

Почтительно пятясь, человечек покинул кабинет.

Надо ли говорить, что первые же льдины Хоперки снесли сшитую на живую нитку переправу… Обвиненный в мостовредительстве рыжеусый бригадир оказался в местах отдаленных, а человечек с обшарпанным портфелем — в тресте, куда его перевели из совхоза за способность не задумываясь проводить в жизнь любые установки.

Вот в те самые времена руководство по способу «Давай, давай!» и вошло в обычай.

Кто не помнит установленных около административных зданий красиво оформленных огромных щитов? Местные живописцы обычно украшали их изображением: а) черепахи, б) пешехода, в) всадника и г) самолета.

Честь и хвала тем, кто восседает на лихом коне или, того лучше, завладел штурвалом самолета! Стыд и позор плетущимся пешочком или, того хуже, взгромоздившимся на панцирь неповоротливой черепахи! Об этих районные публицисты сочиняли хлесткие фельетоны, в них метали громы и молнии.

Тогда-то и выяснилось, что для седока медлительная черепаха куда опаснее дикого мустанга! С нее слетали вверх тормашками. Оказаться в длинном списке последним означало оказаться им последний раз. Отстающих били, даже не вслушиваясь в их объяснения.

Вполне правомерному понятию «объективные» причины был придан сначала саркастический, а потом уже и откровенно грозный оттенок. К битью быстро приохотились все те, кто любой руководящий тезис схватывал на лету, как утка схватывает не в меру распрыгавшегося лягушонка.

«За ссылку на объективные причины объявить…», «Управляющий (имярек), прикрываясь объективными причинами, сорвал сроки, чем поставил под угрозу… Исключить… Поручить прокуратуре…».

И управляющие самыми разными делами — выращиванием хлеба, возведением домов или подготовкой будущих медиков — стали думать не столько о самом деле, сколько о том, чтобы уберечь свои затылки от очередной затрещины. И боязливо прислушивались, не раздастся ли очередной нетерпеливый окрик:

— Давай, давай!

О людях судили тогда не по результатам работы, а по тому, проявляют ли они достаточное рвение.

Справедливости ради скажем: время увесистых подзатыльников кануло в вечность. И никто сожалеть об этом не станет. Сожалеть приходится о другом.

Сохранился еще кое-где обычай устраивать из любого дела, которым заняты советские люди, совсем не веселые перегонки. Правда, уже под другими, более благовидными предлогами.

«Ознаменуем юбилей родного города освоением производства кинескопов!»