Хлеб и воля - [11]

Всё это, может быть, очень интересно для любителей театральных представлений, но всё это ещё не революция. При всём этом ничего ещё не сделано!

Между тем, народ страдает. Машины на фабриках не работают, мастерские закрываются, капиталист прячется в свою уютную норку, заказов нет, торговля не идёт. Рабочий теряет даже тот ничтожный заработок, какой имел прежде; а цены на жизненные припасы растут и растут…

Но он ждёт с геройским самоотвержением, которым всегда отличается народ в решительные минуты, когда он доходит до великого. «Мы отдаём на службу республике три месяца нужды», заявили парижские рабочие в феврале 1848 года, когда республика была провозглашена во Франции, — в то время, как господа «представители народа» и члены временного правительства все, до последнего служителя, аккуратно получали своё жалованье! Народ страдает. Но со свойственною ему детскою доверчивостью, с добродушием массы, верящей в своих вождей, он ждёт, чтобы им занялись там, наверху — в Палате, в Думе, в Комитете Общественного Спасения.

Но там думают обо всём, кроме народных страданий. Когда в 1793 году голод свирепствовал во Франции, грозя судьбам революции; когда народ был доведён до последней степени нищеты, в то время, как по Елисейским полям разъезжали в великолепных колясках барыни в роскошных туалетах, Робеспьер настаивал в Якобинском клубе на чём? — на обсуждении его мемуара об английской конституции! Когда в 1848 году, рабочий сидел без куска хлеба вследствие всеобщей остановки промышленности, Временное Правительство и Палата препирались о пенсиях военным офицерам и о работах в тюрьмах, и даже не подумали спросить себя, чем живёт народ в такую пору безработицы. И если можно упрекнуть в чём-нибудь Парижскую Коммуну, родившуюся в таких скверных условиях, под пушками пруссаков, и просуществовавшую всего семьдесят дней, то и её придётся упрекнуть в том, что она не поняла, что без сытых солдат нельзя одержать победу и что на тридцать су в день (полтинник) в осаждённом Париже нельзя рабочему сражаться на укреплениях и в то же время кормить свою семью.

Народ страдает, и спрашивает: «что делать, чтобы выйти из этого положения?»

III.

Нам кажется, что на этот вопрос может быть только один ответ:

Признать и заявить во всеуслышание, что всякий, каков бы ни был в прошлом его ярлык, как бы он ни был силён или слаб, способен или неспособен, имеет, прежде всего, право на жизнь, и что общество должно делить между всеми те средства существования, которыми оно располагает. Это нужно признать, провозгласить, и действовать соответственно этому.

Нужно сделать так, чтобы с первого же дня революции народ понял, что для него наступила новая пора; что с этого дня никому уже больше не придётся ночевать под мостами, когда рядом стоят пышные дворцы, никому не придётся голодать, покуда есть в городе съестные припасы; никому не придётся дрожать от холода, когда рядом стоят меховые магазины. Пусть всё принадлежит всем, как в принципе, так и в действительности, и пусть, наконец, в истории произойдёт хоть одна революция, которая позаботится о нуждах народа, прежде чем отчитывать ему проповедь о его обязанностях.

Но указами этого сделать нельзя. Добиться этого можно только, если народ на деле, непосредственно, завладеет всем, что нужно для жизни; это единственный, действительно научный способ действия, и единственно понятный народной массе и для неё желательный.

Нужно завладеть, во имя восставшего народа, хлебными складами, магазинами платья, жилыми домами. Ничего не надо тратить зря, а тотчас же следует организоваться так, чтобы пополнять что будет израсходовано. Словом, прежде всего сделать всё возможное, чтобы удовлетворить все потребности, и сейчас же начать производство, но уже не ради барышей кому бы то ни было, а для того, чтобы обеспечить жизнь и дальнейшее развитие всего общества.

Не нужно нам больше этих двусмысленных фраз, вроде «права на труд», которыми заманивали народ в 1848 году и хотят заманивать ещё и теперь. Пора быть посмелее и прямо заявить, что довольство для всех, сделавшееся в наше время возможным, должно осуществиться во что бы то ни стало.

Когда в 1848 году рабочие требовали права на труд, правительство устраивало национальные мастерские и заставляло людей работать в этих мастерских за два франка в день! Когда они требовали организации труда, им отвечали: «Подождите, друзья мои, правительство займётся этим, а пока — вот вам два франка. Отдохни, суровый рабочий, трудившийся всю свою жизнь!» А пока, прицеливали пушки, собирали отовсюду войска и дезорганизовывали самих рабочих тысячами средств, которые буржуа знают очень хорошо. Затем, в один прекрасный день им заявили: «отправляйтесь колонизовать Африку, или мы вас расстреляем!»

Совсем иной результат получится, если рабочие будут требовать права на довольство. Они заявят тем самым о своём праве завладеть всем общественным богатством, завладеть домами и расположиться там сообразно потребностям каждой семьи, захватить накопленные съестные припасы и распорядиться ими так, чтобы после слишком долгого голодания узнать, наконец, довольство. Они заявят, таким образом, о своём праве на все богатства — продукт труда прошлых и настоящих поколений, и распорядятся ими так, чтобы познакомиться, наконец, с высшими наслаждениями искусства и науки, слишком долго бывшими достоянием одних буржуа.