Хлеб - [187]
Все комбайны ночуют на стане: ремни и аккумуляторы надо охранять. Часа полтора уходит на обдув фильтров, обтяжку, долив масла, а Виктор считает нужным — ради московского стажера, что ли, — окатить водой из шланга и нутро кабины нашего № 15. Но у бочонка под трапом в пыли пророс ячмень, мойка ему на пользу — анкерок лежит в зелени, как пасхальное яйцо в засеянной овсом старой плошке. Всходов мы не трогаем, пусть ездят.
Нашей «Ниве» шестой год. Этой зимою Виктор поменял ей коробку, перебрал сепарацию, поставил угольники на кожух («заводское все трепещет»), и теперь остановок мало. Ремонтировал он в Сельхозтехнике на краю Новокубанска, справился в девятнадцать дней, досрочно, за что и был премирован тридцатью рублями. Эта тридцатка и какая-то ничтожная зарплата (рублей сорок пять, что ли, Сельхозтехника оформила его временным рабочим) пошли целиком на достижение того, что Виктору «все склады были открыты». Если бы Карачунову не шли навстречу, если бы у него не было возможности таким вот образом протратить премиальные и т. д., он бы сейчас, как вечно хнычущий Захарченко, мучил бы механика или, как Калмыков, швырял бы в ярости ключи и молотки. Но что значит — если бы? Виктор есть Виктор. А пишу я об этом так легко потому, что этой весной руководство в районной Сельхозтехнике сменилось, а вымогательства персонала следует относить в прошедшее время. Что юридически все выглядит так, будто районный агросервис принял от колхоза подношенную «Ниву», быстро и грамотно восстановил ее ресурс и вернул хозяйству с гарантией удач, — про это мы, естественно, не говорим. Смешить некого. Зимняя работа Виктора в чужих мастерских при райцентре была фактически займом у летних уборочных получек.
К восьми мы в загонках. Валок еще влажный, и можно смаковать блаженные минуты, пока есть и степь, и запах донника, и редкое «пить пойдем». Самолет-стекольщик оставляет алмазный след, на юго-востоке кантом по горизонту — то ли розовые тучи, то ли снега Кавказа. Лицо твое сухо и чисто, все еще есть, а скоро исчезнет. «Я тоби казав — ступай ты пид полову». Пацан хныкал — чего это он один, а не все? Ничего, тут — все. Самым пыльным, остистым, жарким местом на Ставропольском плато вот-вот станет кабина «Нивы» № 15, в этой точке и надлежит провести день. «Ты только подыши день со мной, не работай — сядь и подыши», — обычно кричит Виктор экономисту, когда у них спор о заработках.
Я уже сбился, во сколько десятков раз запыленность воздуха на уровне груди комбайнера превышает допустимую гигиеной норму — испытатели считают и так, и этак. Да и велика разница между превышением в пятнадцать — и в двадцать семь, скажем, раз? Жена Виктора, медсестра, каждый день готовит ему чистую марлевую фату, и вечером этот фильтр годится разве обтирать двигатель СМД Харьковского завода. У меня марли нет, и я пришел к еретическому выводу, что на юге комбайновая кабина — проделка дьявола, от нее лишь вред. На целине — другое дело, там холод, ветер. На «Доне-1500» — при полной герметизации и при настоящем кондиционере — другой коленкор, одно удовольствие работать. А этот серийный стеклянный ящик — суета сует и растрата здоровья.
Варяги северские нетерпеливо пробуют, им не стоится, и Виктор издали грозит: заставлю перемолачивать! Ох эти варяги… Их звеньевой, ловкий и бойкий Лазебный, утром смущал наших разговором о своих расценках и, следовательно, заработках. И видно, не врал, потому что послал домой на мотоцикле — привезти выписку правления. Они могут выбрать, привлеченные: по своей системе получать или по чужой. Считается, что краевые органы ввели одни расценки на всех, но это только наружное, механизатор глядит в корень — и этот бойкий Лазебный уж усек, почему тут на плато хнычут перед механиком, бросают молотки: его гонец уже мчит домой на «Яве».
Кажется, подсохло. Тронули. Первый круг обходит Виктор. Наш № 15, как флагману и положено, полову аккуратно собирает, а солому разбрасывает — потом можно запахать. Конечно, эту нашу солому могли бы затюковать себе ивановские-липецкие, они, бедолаги, вечно прессуют тут и волокут к себе через пол-Европы, что ж, пускай поспевают, раз свою дома своевременно пожгли, нам хватает мороки с половой.
Все ладится, все урчит и крутится. Сплошной, для меня монолитный, шум Виктор расчленяет на десятки отдельных партий. Качество стука — это и есть пока способ предупреждения о возможном отказе. Приборы?.. Указатель потерь, зелененький коробок внизу слева, работал два часа за все пять уборок. Сигнал, что бункер полон, действует, но его нужно включать самому, то есть постоянно помнить о нем наряду с крупными вещами. «Хороший стук наружу выйдет», — сулит ироничная пословица. Вообще комбайновая уборка, как и всякое серьзное дело, обросла некоторым фольклорным слоем. Я вчера «медведя поймал»: забил молотилку на неровном, халтурном валке. Проворачивая ломом замерший барабан, Виктор объяснил, что на Кубани это — «медведь», белгородцы говорят — «роя поймал», а на Украине он слышал — «будэмо казаты ж…», потому что — нагнувшись.
Полчаса молотьбы — и первый бункер. Шофер Леша Помидор, рыжий армавирец, протягивает нам розовый квиток, мы ему — белый.
Микроистория ставит задачей истолковать поведение человека в обстоятельствах, диктуемых властью. Ее цель — увидеть в нем актора, способного повлиять на ход событий и осознающего свою причастность к ним. Тем самым это направление исторической науки противостоит интеллектуальной традиции, в которой индивид понимается как часть некоей «народной массы», как пассивный объект, а не субъект исторического процесса. Альманах «Казус», основанный в 1996 году блистательным историком-медиевистом Юрием Львовичем Бессмертным и вызвавший огромный интерес в научном сообществе, был первой и долгое время оставался единственной площадкой для развития микроистории в России.
Вопреки сложившимся представлениям, гласность и свободная полемика в отечественной истории последних двух столетий встречаются чаще, чем публичная немота, репрессии или пропаганда. Более того, гласность и публичность не раз становились триггерами серьезных реформ сверху. В то же время оптимистические ожидания от расширения сферы открытой общественной дискуссии чаще всего не оправдывались. Справедлив ли в таком случае вывод, что ставка на гласность в России обречена на поражение? Задача авторов книги – с опорой на теорию публичной сферы и публичности (Хабермас, Арендт, Фрейзер, Хархордин, Юрчак и др.) показать, как часто и по-разному в течение 200 лет в России сочетались гласность, глухота к политической речи и репрессии.
Книга, которую вы держите в руках, – о женщинах, которых эксплуатировали, подавляли, недооценивали – обо всех женщинах. Эта книга – о реальности, когда ты – женщина, и тебе приходится жить в мире, созданном для мужчин. О борьбе женщин за свои права, возможности и за реальность, где у женщин столько же прав, сколько у мужчин. Книга «Феминизм: наглядно. Большая книга о женской революции» раскрывает феминистскую идеологию и историю, проблемы, с которыми сталкиваются женщины, и закрывает все вопросы, сомнения и противоречия, связанные с феминизмом.
На протяжении всего XX века в России происходили яркие и трагичные события. В их ряду великие стройки коммунизма, которые преобразили облик нашей страны, сделали ее одним из мировых лидеров в военном и технологическом отношении. Одним из таких амбициозных проектов стало строительство Трансарктической железной дороги. Задуманная при Александре III и воплощенная Иосифом Сталиным, эта магистраль должна была стать ключом к трем океанам — Атлантическому, Ледовитому и Тихому. Ее еще называли «сталинской», а иногда — «дорогой смерти».
Сегодняшняя новостная повестка в России часто содержит в себе судебно-правовые темы. Но и без этого многим прекрасно известна особая роль суда присяжных: об этом напоминает и литературная классика («Воскресение» Толстого), и кинематограф («12 разгневанных мужчин», «JFK», «Тело как улика»). В своём тексте Боб Блэк показывает, что присяжные имеют возможность выступить против писанного закона – надо только знать как.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?