Хитрый Панько и другие рассказы - [29]

— Бес лукавый! Так ты принес обратно эти тряпки? Чтоб ссориться да грызться?

— Я тебе, злодейка, другую ссору принес, — говорю, — и ткнул ей под нос шаль.

— Это, — говорю, — подарок тебе от твоего беса!

А она еще хмурится, но вижу, что насилу удерживается от смеха.

— А что, — говорю, — уже блеснуло солнышко из-за тучи?

Но она еще не поддается, как будто продолжает ругать:

— А ты, может, и возле хаты ходил бы в этих тряпках.

Все же поладили: она уступила, и я уступил. Около хаты хожу по-старому, а в город переодеваюсь.

С того времени в базарный день меня дома никто не застанет. Иду, бывало, в город, ломаного крейцера с собой не беру, а в городе наемся, напьюсь, еще и денег принесу. Передо мной в городе никто не таится, потому что я уже не клейменый. Вот так-то я и научился, что и вправду могу помочь людям советом. Знаю, с чем кого повести к адвокату, с чем — к нотариусу, а с чем — прямо к судебному писарю. И мне хорошо, и людям хорошо!

Правда, что жинка долгонько смотрела на меня таким взглядом, как на пса. Но все же наступил для нее черед совсем подобреть. Случилась беда с кумом Илько. Приходит кум и жалуется.

— Так и так, — говорит, — чужим людям советуете, а своим не хотите?

— Почему ж, — говорю, — можно и своему! Я до сих пор не советовал только потому, что свой хочет, чтоб задаром, а ведь знаете, день надо прокормиться!

— Задаром я не хочу, — говорит кум. — Буду вам день пахать!

Вот с этого случая поумнела моя жинка, поняла, что я из-за своих тряпок не ниже стал, а, наоборот, повысился. Теперь уже я мог одеваться по-городскому и дома. Да и люди в селе привыкли к этому. Не удивлялись уже моей одежде. Им, может, казалось, что оно получилось так само собой, не по моей вине. Как будто я слинял — да и оброс другой шерстью. Вошли люди в такую привычку, что зовут меня по каждому делу. Продает ли кто, покупает ли, дочь ли замуж выдает — без меня не обходится. Какие на селе новости, я лучше всех знаю. А почему? Потому что я все своими глазами видел, своими ушами слышал. О каждом деле знаю, так как в каждом деле участвую.

Поэтому я в суде был самым лучшим свидетелем. А мое свидетельство никому даром не обходилось.

Правда, нет у нас такого правила, чтоб свидетель был платный: свидетельство — дело соседское. Все же это меня не касается! Потому что я уже не сосед, не кум, — одним словом, я перешел в другую веру. В моей вере все услуги платные. Как гусеница, слинявши, бабочкой летает, так и со мной получилось.

Нечего и говорить, что меня в селе сразу невзлюбили за такую перемену. Прозвали меня заумником: Павло Заумник, да и только! Конечно, не в глаза. А мне наплевать! Теперь вы меня в насмешку этак прозываете, а придет еще такое время, что будете произносить с почтением.

Недолго пришлось ждать такого времени. Есть в нашем городе касса, которая ссужает людей деньгами. Я и туда пролез. Сперва только провожал тех людей, которые туда хода не знали, а когда хорошо познакомился, то подряжался просить за тех, которым отказывали в ссуде. А в конце концов додумался до того, что поручался за должников. Не столько я додумался, сколько люди сами меня научили. Которому не дали ссуды, он ко мне: поручись! Я знаю, за кого стоит поручиться, а за кого — нет! Потому что касса смотрит, сколько на должника земли записано. А я на это не смотрю, — я смотрю на то, сможешь ли ты уплатить этот долг. Раз мужик здоровый, не старый, а хоть и старый, да сыновья у него крепкие, — то бояться нечего: выполнит свое обязательство дочиста.

Для некоторых я делал так: одалживал на себя, а им выплачивал. С таких я брал, сколько хотел и что хотел. Потому что когда мужику трудно, то он ничего не пожалеет. А тут еще учитывалось, что есть риск за него заплатить.

А в наших селах в нынешние времена знаете каково! Народу развелося много, теснота большая, каждый прямо стонет, чтоб занять было б только где. А в кассе выбирают, разборчиво смотрят, потому как неоткуда набрать столько денег: заявлений подадут пятьдесят, а деньги получат десять. Нужна протекция, чтоб тебя не забраковали.

А протекцию я имел в кассе неплохую, не согрешу, — потому что состою в контрольном совете. На общее собрание кассы мало кто приходит. Да и кому приходить? Мужик рад бы видеть ее поменьше. Только у него и минута спокойная, когда забудет, что состоит членом кассы. Я разнюхал положение, созвал на общее собрание должников, кого где встретил.

— Выбирайте, — говорю, — меня в контрольный совет: я буду следить, чтобы не нажимали на возврат в неподходящее время. Всем, кому смогу, пригожусь.

Удалось! Кассир Гринько и директор Володко боятся меня как огня. Потому как я знаю, что куда идет: они оба воры. Гринько хоть хозяйство имеет в пригороде да переоделся — ну, вроде меня. Правда, клеймо мужика с себя скинул, но зато клеймо вора еще лучше выделяется в новой одеже. Приглядитесь когда-нибудь нарочно: он никогда не посмотрит вам в глаза, всегда в землю или куда-нибудь в сторону. Боится, что прочитаете в его глазах: мошенник, вор, — потому что, как говорится, кто украл порося, у того в ушах то и дело взвизгивает.

На то и хлеб на столе, чтоб от него резать, — на то и кассир, чтобы из кассы деньги брать. Вот так думал этот Гринько, да и переписал все свое хозяйство на жену. Что ему кто сделает? Как найдут у него какие деньги, скажет, что женины, а тюрьмы он не боится: выспится там вдоволь.