Хирург - [43]

Оперирующий Агейкин шумит на сестер, что предварительно не проверили. Сестра в ответ кричит, что перед операцией было сто атмосфер, этого всегда заведомо хватало и на большую операцию, «сколько же надо просить, чтоб приехали мастера, ведь наверняка где-то утечка. Ведь было же сто атмосфер! Было!»

А Агейкин все шумно и крикливо сетовал, что никак он не может их привести к порядку. А сестра все кричит про утечку.

Наконец Агейкин говорит: «Что ж, я размываюсь и тогда иду заниматься баллонами. Потом приду помоюсь». Говорит он это с вызовом, упреком, укоризной. Кому?! К кому?!

И в это время, как архангел, в операционную вплыл Мишкин. – Евгений Львович, хорошо-то как! Кислород!

– А у вас что?

– Прободная. Зашиваем.

– Сейчас подключу.

Мишкин вышел на улицу. Притащил баллоны к кислородной распределительной установке. Подключил один. Потом заодно еще два пустых сменил и заменил новыми. Все закрутил. Уложил на место гаечные ключи и уже собрался закрывать ящик с кислородными баллонами, когда услышал за своей спиной: «Бог в помощь, доктор». За спиной стоял техник, который раньше занимался всем тем, что сейчас делал Мишкин.

– А а. Здравствуйте.

– Не захотели меня. Теперь сами давайте. Давайте, давайте, а я посмотрю. Посмотрю.

– Смотрите, смотрите, – в тон ему ответил Мишкин. – У вас же выходной. Отдыхать всем надо.

– Так вы ж не захотели меня, выгнали. Вот и давайте.

– Вы ж ходили пьяный на работу – вот и выгнали. Мишкин вспомнил скандал с этим вечно пьяным техником.

Его терпели потому, что никто не хотел за тридцать рублей в месяц приходить сюда после своего рабочего дня и заниматься этой немудреной работой. Его терпели и, как могли, старались не замечать его пьяные упражнения с баллонами. Однако всему бывает предел – однажды он наступил. И этого мастера – мастера! мэтра! – просто абсолютно никак не квалифицированного рабочего – выгнали.

– А кто ж за полставки, за тридцатку, будет у вас работать трезвым?

Мишкину нечего было возразить. И тем не менее он машинально, как всегда, вступил в дискуссию:

– Так вы ж у нас были совместитель. Это не весь ваш заработок.

– А это уж мое было дело. А за такие деньги кто ж трезвый будет работать. – Видимо, ему понравился аргумент, и он еще несколько раз его повторил.

Мишкин запер замок на кислородном ящике и собрался уходить.

– А между прочим, товарищ доктор, я вот чего, думаете, смотрю. Я сына привез к вам, – говорят, его сейчас оперируют. Так вы небось не оперируете его – с кислородом возитесь. Хорошо ли? – Пьяный почему-то засмеялся, увидев, по видимому, в этом разделении труда что-то юмористическое, и стал хихикать над этим недоступно юмористическим.

Мишкин остановился:

– Да вы не волнуйтесь. Там все в порядке. Язву уже зашили. Сейчас операцию кончают. Так что все в порядке.

– А я и не волнуюсь. Я знаю… – И смех его перешел в слезы. – А жить-то будет, товарищ доктор? Он у меня один. Я ведь другой раз из окошка, вон я живу где, напротив, смотрю из окошка – вы баллоны переставляете. Ну, думаю, сам на месте, все в порядке в больнице, значит. И за кислород не беспокоюсь. Значит, будет жить? Будет?.. – И он опять заплакал.

– Да. Все в порядке. Уже зашивают.

– А то у него ведь никого. Худой. Матка умерла наша. А жены еще нет.

– Все в порядке. Это язва. Жить будет, а живность нарастет. Идите домой, а завтра к нему придете.

– Ну спасибо, товарищ доктор, а то за тридцатку кто ж будет трезвым баллоны переставлять.

И он, наверно успокоенный, пошел куда то, может домой.

А Мишкин пошел в больницу, к семье, а потом, наверное, тоже домой.

Дома он играл с Рэдом, отвечал на Сашины вопросы. Часто не отвечал. Вопросов было много.

– Пап, а у Швейцера был кислород? Кто его подключал?

– А почему не было?

– А собака у него была?

– А что лучше – терапевт или хирург?

– А что важнее – сердце или легкие?

– А по русскому языку у тебя какая отметка была?

– А кто кроме Швейцера в Африке лечил?

– А сколько в Европе не хватает врачей?

– А что такое болезнь? А что такое здоровье? А собаки боль чувствуют? А можно оперировать без наркоза? А в театр со мной пойдешь ты или мама?

В театр пошел с ним Евгений Львович. Смотрели «Недоросль».

– Пап, а Фонвизин немец?

– Почему ты решил?

– А почему он Фон?

– А Фонтанов тоже должен быть немец? Я не знаю, кто предки у Фонвизина, но кровь его значения не имеет. Он писал на русском языке, думал о российских бедах и проблемах, – значит, русский.

– Пап, а если на такси ехать – географию тоже знать не надо?

– Пап, а мы придем домой, тебе из больницы будут звонить?

– Не знаю, Сашок. А ты не хочешь?

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, а чтоб позвонили – хочу. Ведь ты им нужен.

Но в тот вечер из больницы не звонили, а когда Саша уснул, Мишкин позвонил туда сам.

Ему сказали, что в отделении все нормально, что он может продолжать спокойно отдыхать и что через десять часов они ждут его на работе.

– Галь, а ты мне карман в брюках зашьешь?

– Галя, а ты когда теперь дежуришь?

– А ты о Швейцере прочла книгу?

– Галь, а ты завтра когда приедешь?

– Галь, а кто из нас на родительское собрание пойдет?

– Ты мне, Женя, задаешь тысячу вопросов. Ну прямо как Сашка. А вот взял бы лучше паспорт завтра и пошел бы в милицию. Ведь два года уже, как ты его просрочил.