Хирург - [36]

— У меня есть мент знакомый, короче, серьёзный парень. Он бы тебе понравился. Не хочешь в ментовке поработать? Тут многие авторитеты теперь в ментах.

— Та не. Светиться пока не хочу.

— Зато крыша будет ни хрена себе.

— От пули никакая крыша не спасёт. Вот. Да и позор это… в ментовке, — я кивнул на фашистский крест. — Зачем ты это повесил? Мой дед на войне погиб, а ты…

— Дурак, — буркнул Макс и налился кровью. — Это, короче, древнеславянский оберегающий знак, коловрат. Гитлер его спендюрил и опозорил, а ты… э-эх.

Кто меня за язык тянул? Так ведь хорошо сидели, теперь надо выслушивать фигню всякую про славян, символы, крест этот. Всё равно он фашистский, хоть стреляй меня! Ну его нафиг, чтоб я ещё раз заговорил об этом. Макс — классный пацан, но больной на всю голову. Оно мне надо? Всё равно при своём мнении останусь.

— Слышь, мне ехать пора, — проговорил я, поднимаясь. — Спасибо за пивко.

На простецком славянском лице брата мелькнуло разочарование, он вздохнул и пожал руку.

— Заезжай в гости.

У кованых чёрных ворот прижался к кирпичному забору «мерин» с выбитой фарой. Красавец! Я на прощание погладил его серебристый бок и потопал по дороге вперёд, к остановке, где тусовались таксисты.

Так вот живёт человек как будто в селе, чуть прошёл — вот тебе и город, и супермаркеты. А тут гнилые заборы чередуются с каменными, увитыми плющом, и куры под ногами путаются. Идёшь по раздолбанной дороге, пылюка из-под ног летит, и никого рядом, хотя ещё день.

Краем глаза я уловил лёгкое движение, повернул голову и обомлел: на гладком сером камне танцевала бледная, похожая на ночную бабочку, тень. Мгновенье — и нет ничего. А ведь была, стопудово была! Ощутив холодок, поднимающийся по спине, я обошёл камень: ничего, никаких следов. Протёр глаза, чертыхнулся. Нет, я не сумасшедший! Она была! Была! Светло-серая, размером с небольшую дворнягу, по очертаниям похожая на летучую мышь. А, хрен с ней!

Таксисты — два даже на вид вонючих лоха — резались в «козла» на багажнике белой «Волги». Чуть дальше «Дэу» с шашечками пряталась от солнца в тени деревьев.

— Ну, шо, карпалы, кто первый едет?

Мужики переглянулись. Тот, что постарше, подёргал себя за ус, оглядел меня с ног до головы, задержал взгляд на моих туфлях и сказал осторожно:

— Куда везти-то тебя?

— Ты шо такой дерзкий-то? Не надо мне тыкать, — я с удовольствием наблюдал, как с его рожи слетают понты. — На Северную. Сколько попросите?

Усатый ещё раз глянул на мою обувь и выдал:

— Двести пятьдесят.

Вот жлобьё поганое, подумал я. На лоха, думает, напал. Ну, я покажу тебе, кто из нас лох. Ввалившись в салон, я расселся сзади и сказал:

— Ну шо, поехали?

— Поехали, — усатый положил кепку на сидение смертника, демонстрируя красную, как зад макаки, лысину.

Радуешься? Ну, порадуйся пока. Ненавижу карпал и газелистов. Газелистов за то, что ездить не умеют ни черта, карпал, потому что они — тупорылое жлобьё. Машина возмущенно закряхтела, тронулась. Я уставился в окно и принялся считать прохожих тёлок, с которыми мне хотелось бы перепихнуться. За пять минут езды таких я насчитал восемь штук, и вдруг — невысокая девчонка с темными волосами ниже плеч, в нелепой юбке, с неформальным рюкзачком через плечо, идёт, чуть косолапит… она. Она же должна была издохнуть!

— Стой! — заорал я и, едва не навернувшись, вывалился из сбавившей ход машины. — Стой! — Крикнул я уходящей девчонке. — Стоять!

Но она не слышала. Наконец я нагнал её и развернул рывком: голубые, бездарно накрашенные глаза тупо уставились на меня, маленький ротик раскрылся, верхняя губа оттопырилась и подскочила.

— Уродина. Овца безмозглая, — прорычал я разочарованно и зашагал к «Волге», из которой таращился водила.

— Шо вылупился?

Потупившись, он завёл мотор.

На месте, возле стоянки, я протянул карпале сотню и, предвкушая разборку, скрестил руки на груди. Он повертел купюру:

— А остальное?

— Вот скажи, я похож на лоха?

— Нет, — он облизал губы.

— Тогда какого беса ты, как лоха, меня разводишь? Вали отсюда, мужик, а то отгрёбёшь по первое число. Не хрен нормальных людей стричь. Понял?

Он втянул голову в плечи.

— Но мы же договорились…

— Мы? Это ты договорился! Ты у меня сейчас договоришься, шкура безмозглая! Я щаз тебя прямо тут и закопаю… вместе с ведром с болтами твоим. Вали отсюда, тварь. До трёх считаю. И раз, и два…

Мужик хлопнул дверью, «Волга» его взревела и рванула с несвойственной прытью.

— Совсем охренели, — пожаловался я деду-сторожу, который, похоже, на этой стоянке жил. — Совсем человеку житья нет, каждый обдурить старается. Вот ты, отец, тут всегда? Жить, что ли, больше негде?

— Да, шынок, — кивнул он. — Дом мой шгорел уж два года как, а помирать не хочется.

— Знаешь что, дед, — я протянул ему сотенную. — Лучше тебе денег дам, чем тому чмырю. На вот. Хочешь — пропей, хочешь — прогуляй.

Уезжал я, чувствуя себя настоящим человеком.

Открыв дверь дома, я утонул в запахе выпечки. Неужели Анжелка постаралась? Офигеть! В жизни ничего не готовила — и на тебе! Захлёбываясь слюной, я скинул туфли и протопал в кухню, но увидел там не свою благоверную, а пухленькую тётушку в фартуке и розовой косынке. Она улыбнулась и поздоровалась.