Хинельские походы - [64]

— На квартире! Беда, Коля! — И, не слушая Баранникова, я схватил оружие и бросился в сторону нашей квартиры.

Баранников побежал за мной. Орлик боязливо упирался и тянул повод, отфыркиваясь от смрадного чада, который полз навстречу нам из разбитого поселка.

Пробежав сотню шагов, я остановился на опушке, пораженный тем, что увидел. Все сосны, высившиеся вдоль улицы, стояли без вершин, подобно частоколу. Соседний с нашим дом был сорван с каменного фундамента и стоял поперек дороги, зияя провалами выбитых окон. В стороне от дома лежала с распущенными длинными волосами молодая женщина, а возле нее мальчик лет семи.

На месте поселка дымились развалины.

Дом, в котором жили я и Дегтярев, остался невредим. Уцелели даже стекла. Наша комната была пуста. На стене — шинель Дегтярева, в углу — заправленная койка. Я решил, что Дегтярев ушел отсюда еще до налета.

— Товарищ комиссар! Товарищ Дегтярев! Терентий Павлович, где вы? Мы вас ищем! — кричали мои товарищи. Дегтярев не отзывался. Анисименко, политрук Бродский, Баранников и Коршок занялись осмотром дома и улицы.

— Вот он! — крикнул Коршок. — Живой! Идите сюда!

На обочине против нашей квартиры было выкопано несколько окопов для стрельбы из положения стоя. Приблизившись к ним, я увидел Терентия: скорчившись, он сидел в квадратной яме и, подобно ребенку, прикорнувшему к матери, уткнулся курчавой головой в стенку окопчика. Казалось, он спал. Сверху нам видны были могучие плечи и сильная шея, оттененная белой полоской подворотничка. Темно-синюю суконную толстовку Дегтярева покрывали песок и пепел.

— Тереша! — позвал я моего друга и потряс его за плечо.

Терентий молчал. Мы осторожно вытащили его и положили на пятнистую плащ-палатку. Автомат ППД выпал из его правой руки, звякнув в окопе. Я расстегнул тесный ворот и взял Терентия за руку, пытаясь найти пульс. Инчин приложил ухо к груди, прислушался. Остальные угрюмо и напряженно смотрели в матовое лицо комиссара.

Баранников приподнял курчавую голову Дегтярева и положил на свое колено. Из-под пряди волос на прямой и чистый лоб сползала тонкой змейкой кровь… Расправив вьющиеся, присыпанные песком и гарью волосы, я увидел под ними вонзившийся в голову Дегтярева тонкий пластинчатый осколок. Множество таких осколков изрубили не только все ветви на соснах, но и всю траву вокруг и вдоль улицы. Этим осколком Дегтярев был сражен наповал.

— Умер… — глухо произнес Инчин.

Мне вдруг стало душно и невыразимо больно…

В Дегтяреве я потерял не только боевого товарища, — у меня не стало той сильной опоры, какой является командиру комиссар — друг и родной брат.

Мы обнажили головы и, подавленные горем, склонились над дорогим телом.

Подошли Фомич и Анисименко, а за ними Аня с Ниной.

— Прощай, наш друг, — дрожащим голосом проговорил Фомич. — Прощай, Терентий Павлович, мужественный большевик и воин…

Фомич опустился на колено и поцеловал Дегтярева в крутой, широкий лоб.

Поднявшись, он взял меня под руку и, едва сдерживая слезы, сказал:

— Тяжела утрата, Михаил Иванович, — страшно тяжела… Погиб большевик, с кем начато наше дело…

— Мне, Фомич, вдвойне тяжело, — проговорил я тихо. — Дегтяреву я верил, как себе самому. Я любил его, как родного, с ним… — я не мог говорить, словно кто душил меня.

Нина с бинтом в руках опустилась на колени, взяла голову комиссара в свои руки и долго держала так, всматриваясь в неподвижные черты, С дрожащих густых ресниц ее сорвались на спокойное лицо Дегтярева крупные слезы. Она вытирала их куском бинта, приговаривая:

— Аня, Анечка! Нарви цветочков. Побольше…

Детские пальцы Нины расчесывали кольца волос, выбирая из них приставшую чешую сосновой коры и рыжеватые смолистые иглы.

Коршок, опираясь о ствол сломанного дерева, плакал навзрыд. Аня собирала на лужайке реденькие цветочки и тоже плакала. Молча стоял над мертвым телом Баранников.

Мы похоронили Терентия Дегтярева на песчаном пригорке, где меж трех столетних сосен поникла старая плакучая береза. Это было почти рядом с нашей квартирой, у крайнего дома поселка, если пойти прямой сосновой аллеей от винокуренного завода к лесокомбинату.

Тут же, под плакучей березой, был схоронен первый мой артиллерист, юный кадровик Федя Чулков, погибший еще зимой при защите Хинельского края.

Дегтярев был второй жертвой, которую вырвали фашисты из рядов моей группы.

Над этой могилой Фомич сказал:

— Мы не заплачем… Мы отомстим и победим, сколько бы нас ни упало! В борьбе за свободу к независимость Родины ряды патриотов неисчислимы!

Траурный митинг был внезапно сорван артиллерийским огнем противника.

* * *

Высадившись вечером из эшелона на Хуторе Михайловском, пехотный полк гитлеровцев шел всю ночь через Неплюевские леса, Марбуду и Демьяновку, и в то время, когда юнкерсы бомбили лесокомбинат, он развернулся перед Хинелью.

Намереваясь обрушиться на нас внезапно и недооценив силы нашего отряда, этот полк приблизился к нам без разведки. Не зная местности и полагая, что мы деморализованы бомбовым ударом, полк с хода ринулся к лесокомбинату и винокуренному заводу.

Пятиэтажный корпус винокуренного завода, находясь в углу Хинельского леса и представляя собой каменный наконечник клина, врезавшегося в боевые порядки противника, оберегал подступы к нашей позиции. Глубокий и длинный пруд намного усиливал оборону завода, а ниже пруда Сычевка поворачивала в северном направлении и таким образом преграждала путь к западной опушке и к лесокомбинату.