Химера - [4]

Разумеется, темно. Страшновато. Один, ночью. Пустырь чертов — ни строений каких, ни огонька, ничего. Бреду вдоль рельсов, спотыкаясь о колдобины и надолбы. Хрустят под ногами замерзшие, чуть припорошенные снегом стебли полыни. Или что тут растет? Сорняки, в общем, хрустят.

На кой свернул? Шел бы себе по асфальту — светло, машины ездят. А здесь? Так не возвращаться же? В самом деле — пожимаю плечами. Засовываю руки поглубже в карманы — холодно.

И я по шпалам, опять по шпалам иду домой по привычке, бормочу под нос старую-престарую песенку. Недолго уже, давай, парень, шевелись. Раз-два.

Дыхание — облачка пара в морозном воздухе. Вдох-выдох.

Лязг. Грохот. Стучат приближающиеся колеса.

Трамвай? Ма-ать! Спешно отпрыгиваю в сторону. Оглядываюсь.

Ничего. Ни света фар, ни…

Лязг! Грохот! С противоположной стороны.

Оборачиваюсь — пусто.

— С ума сошли?! — кричу в темноту. — Вагоновожатые, вашу мать! Ни хрена не…

Пячусь назад, понимая, что работники депо, скорее всего, ни при чем.

И снова громыхание. Слева. Справа. Отовсюду. Кажется, что тебя сейчас переедут, раздавят, сплющат. Раскатают в лепешку, кровавый блин из костей и сухожилий. Я дико ору и бегу. Наугад, навскидку, петляя, как заяц. Бегу, падаю, вскакиваю, мчусь, не разбирая дороги. Дальше! Прочь!

Скатываюсь в неглубокий овражек, уткнувшись лицом в снег. Привстаю, трогаю нос, губы — целы? не разбил? И слышу доносящийся сверху звонкий мальчишечий голос. Ночью?! На пустыре?!

— Тук, тук, тук, стучат колеса!

— Пусть не ведают износа! — вторит ему мужской бас.

— Кто последний, тот чинит пути на Декабристов.

— Замётано!

Лязг. Скрежет. Громыханье.

Через овраг с разгона перелетает расплывчатая фигура — жуткий гибрид колесного механизма и человека. За ней следует вторая, едва ли не впятеро превосходящая ее размерами.

Я сижу, скорчившись, вцепившись зубами в собственную ладонь. Никогда не верил в чертей и прочую нечистую силу. Но эти «ребята» ничуть на них не похожи.

Ты помнишь? Помнишь?! Помнишь?!! Воспоминания — стая воронья, стервятники над падалью. Кружат, кружат. Странности начались с тех пор, как… Ну, смелее! Признайся себе. Глупо отрицать очевидное. После знакомства с Ингой? Ты увидел то, чего не замечал раньше? Чего не видели остальные?

Толпа. Улица. Оживленная суета. В воздухе витает ожидание грядущих праздников. Пусть до них три недели — мы готовы. Ждем. Католическое Рождество? Отметим! Широко и с размахом.

Иду по тротуару, глазею по сторонам. Вдруг…

…толпа редеет, исчезает, пропадает совсем. Контуры домов смазываются. Появляется эхо. Гулкий звук шагов вынуждает остановиться. Настороженно оглядываюсь. Подле трехэтажного здания с лепными колоннами и вывеской «ИнТехБанк» стоят двое дюжих амбалов в набедренных повязках. Судачат о чем-то. Замечаю — они не просто облокотились на колонны, тела составляют с камнем единое целое.

Из открытого канализационного люка высовывается ужасная помесь осьминога и водолаза. Шевелит щупальцами, или это… шланги?

— Посторонись! — Меня небрежно отшвыривают в сторону. — Что встал?

Из открывшейся в стене двери вываливается помятый низенький мужичок. Спешит к «водолазу». Оборачивается на полдороге, смотрит подозрительно.

— Чужой! — кричит, разевая щербатый рот.

Амбалы отлипают от колонн; злобно сопя, спешат на расправу. В огромном глазе… линзе?! «осьминога» проступает человеческое лицо.

Дядя Коля… узнаю я. Работал в нашем ЖЭКе слесарем-сантехником. Год назад по пьянке попал в аварию — расшибся насмерть. В городских новостях показывали…

— Я сплю, сплю, — бормочу торопливо, хлопаю себя по щекам.

Амбалы приближаются. Бух! бух! — грохочут босые ноги.

— А-а-а!.. — ору не своим голосом…

Толпа. Улица.

— А-а-а!.. — Перекрывая шум проезжающих машин.

Людской поток огибает меня на значительном расстоянии. Кому охота связываться с психом?

Память, вволю поиздевавшись, начала путать сон и явь. Тасовала колоду карт-событий. Раскладывала хитрой мозаикой. Ставила с ног на голову.

— За Новый год! — Поднимаю рюмку, пью, закусываю соленым огурцом. Искоса наблюдаю за отражением в зеркале. «Неправильности» пока нет. Мало выпил, значит. Не проблема — повторим.

И еще раз.

И снова.

И…

Ой, задел люстру рукой. Разобьется! А-а, ладно.

На стенах пляшут тени, складываются в слова: «Ты не придешь, Андрей. Я умру».

— Вре-ешь. — Наливаю стопку. Всклень.

— Врет, — радостно подтверждает отражение. — Тварь.

— Что?!

Двойник за стеклом ухмыляется, качает рюмкой, расплескивая спиртное.

Зеркала не умеют разговаривать. Или умеют? Ну-ка вякни про нее что-нибудь дурное — сразу расколочу молотком. Молчишь? Правильно.

Вроде бы, вечер. Первое января. Ох, как мне плохо. В душ. Ледяной! Набрать полную ванну — и отмокать. Плетусь, еле переставляя ноги.

Вялые струйки воды, исторгаемые душем, колышутся, словно морские водоросли. Инга… Мне становится дурно. Кап… — ударяются они о кафель. Кап! кап! Андрей, я умираю… Приходи — теперь можно: он простил меня.

— Нет! Нет! — Выскакиваю из ванной. — Это не ты! Ты запретила!

— Теперь можно, — уверяет отражение в мгновенно потемневшем зеркале. Веет стужей, по стеклу бегут морозные узоры. — Приходи. Ее простили.