Хикикомори - [20]

Когда этот тощий Тегетмейер из дома напротив вдруг взгромоздился на стул с дрелью в руках и принялся сверлить дыры, вгонять в них дюбели, ввинчивать крюки-саморезы и натягивать между ними веревку, на его лице читалось изумление. Наверняка он уже задавался вопросом, что я в конце концов сделаю с террариумом. Но юный Тегетмейер сам не знал, как на этот вопрос ответить, и потому взял с полки – последней оставшейся полки – книгу и принялся листать ее в поисках подсказки. Неужели он настолько глуп, подумал про себя Карл, что считает, будто чтение может ему помочь? Он увидел, как одинокий Тегетмейер ставит книгу обратно на полку, открывает другую, убирает назад и ее и снова берется за следующую, покуда томов на полке больше не остается. Карл усмехается. И тут Тегетмейер хватает полку за крепежи, срывает ее на пол и выпотрашивает. Ухмылка исчезает с лица Карла. Тегетмейер сваливает вывороченные внутренности в кучу и утаскивает деревянный скелет в коридор. Вернувшись, берет мелок и пишет на стене: «КНИГИ, КНИГИ, КНИГИ». Карл одобрительно хлопает в ладоши.

День тринадцатый. С сегодняшнего дня я официально болен. Это не моя идея, просто так получилось.

Стояло ничем не примечательное утро воскресенья, снаружи по оконному карнизу осторожно постукивали капли дождя, и я слышал, как начинается день остальных обитателей квартиры. Лежа с закрытыми глазами, я силился вспомнить, когда в последний раз оказывался рядом с Ким. Кажется, это было, еще когда я ходил в школу. Она была у меня в кровати, обнимала так сильно, что мне практически становилось нечем дышать. Я чувствовал, как набухают ее соски, она целовала меня в шею. Словно в кино, где камера бесконечно долго сосредоточивается на мельчайших деталях, мы в наши первые дни подбирались друг к другу чрезвычайно медленно. Поначалу лишь играли кончиками пальцев, прижимали ладонь к ладони, проводили по линиям сердца, судьбы и жизни. Постепенно изучали каждый уголок тела друг друга. Пока она знакомилась с моей шеей, я уснул, а когда вновь открыл глаза, было уже утро, и с постели мне было видно, как Ким сидит в старом кресле, подтянув под себя ноги и напрягшись. Как рисует на крошечных обрывках картона, как пролегает тонкая линия между ее ног, как узки и нежны ее бедра, как торчат во все стороны взлохмаченные волосы. Когда она увидела, что я открыл глаза, уголь еще интенсивнее и быстрее заскользил по бумаге. И так пока я не встал, не взял ее за руку и не отвел обратно в кровать, не в силах скрыть, чего мне на самом деле хотелось: уложить ее, проникнуть внутрь. День ото дня мое желание снова оказаться с ней, на несколько мгновений забыть, как далеко я ее от себя оттолкнул, растет, как поднимается уровень воды в сосуде, в который по капле капает вода. Наступит момент, когда и эта чаша окажется переполнена.

Пока в голове моей роились эти мысли, дверь неожиданно распахнулась. Я ее не запирал. Я едва успел натянуть до живота одеяло и, прищурившись, взглянул в проем. Разумеется, это была мать. Она пробормотала что-то вроде «Завтрак готов!», хотя, разумеется, знала, что я совершенно не заинтересован ни в каких совместных трапезах. «Мальчик мой, ты что, – произнесла она, оглядываясь вокруг, но не подавая виду, что ее как-то трогали произошедшие изменения, – совсем не хочешь к нам присоединиться?» Я почти не мог разглядеть ее в лучах света, падавшего из коридора в комнату, и, зажмурившись, раздумывал, что бы ответить, чтобы выиграть время. Но как только я собрался заговорить, вместе с первыми словами отделился кусок мокроты и вылетел у меня из горла прямо в рот. Голос мой звучал хрипло, говорил я в нос и весьма неразборчиво. Мать остановилась в проеме двери, обеспокоенно глядя на меня. Я проглотил мокроту и кашлянул. «Да ты совсем болен! – с этими словами она двинулась ко мне, опустилась на колени рядом с матрасом и положила ладонь тыльной стороной мне, на лоб. – Температура. У тебя совершенно явно температура». Я вновь закашлялся. Она скептически оглядела бельевую веревку и то место, где когда-то стоял диван, потом долго смотрела на освобожденную от книжной полки стену. Затем помогла мне подняться, похлопала меня по спине, снова опустила на матрас, натянула одеяло до самого подбородка и вышла. С этого момента мне официально открыли бюллетень.

Несколько позже отец принес к моей «постели» чайник чая с ромашкой, ни слова не говоря, глядел на меня озабоченным взглядом. Потом он вышел и вернулся с деревянной скамеечкой, которая должна была служить мне столиком. Прежде чем снова уйти, достал из кармана свои таблетки с арникой и велел рассосать их, пока он здесь.

Следующей явилась Анна-Мари. Сперва я едва узнал ее, мне показалось, будто она стала сантиметров на десять выше, и у меня мелькнула мысль, что, если так пойдет дальше, ей вскоре придется смотреть на своего дорогого старшего брата сверху вниз. И только потом я заметил каблуки – и удивился, зачем они ей дома, вдали от почитателей. Кажется, это заставило меня улыбнуться. Она улыбнулась в ответ, просияв так, что у меня даже заболели глаза. Но потом выражение ее лица изменилось, и сестра посмотрела на меня так, словно я ей что-то сделал, безучастно огляделась по сторонам, смерила взглядом надписи, знаки, бельевую веревку и, наконец, своего больного братца.