Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей - [220]

Подумать только, Альфива и Харальд начали продавать церковные должности. Церковь смотрела на это неодобрительно и называла симонией. Этого нельзя было представить во времена Кнута. Но теперь такая торговля шла вовсю, с пользой для королевской казны. Священник Стиганд попросил Эмму дать ему в долг, чтобы купить Эльмхэм. Эмма это не одобрила, но отказать ему не смогла. Она так хотела, чтобы он стал епископом — теперь, когда в Англии царят такие порядки, иначе сказать — полный беспорядок… Так что Стиганд смог доставить королю Харальду требуемую сумму. Но выяснилось, что какой-то датчанин заплатил больше него и получил Эльмхэм от Альфивы!

Не помогло и то, что Стиганд показал королевское письмо о его назначении на определенных условиях: датчанин, которого звали Гримкетиль, тоже мог показать письмо. И этот бой закончился, как обычно заканчиваются подобные бои: ни тот, ни другой Эльмхэма не получил.

С печалью восприняла Эмма известие о том, что ее старый друг и союзник архиепископ Этельнот Кентерберийский безвременно ушел из жизни. Харальд назначил его преемником Эдсиге, бывшего капеллана короля Кнута и викария архиепископа. Эмма с напряжением ждала, что же Эдсиге решит делать с так и не состоявшейся коронацией? Эдсиге отказался и упрямо продолжал отказываться короновать Харальда сына Альфивы. По словам Стиганда, он объяснял это тем, что сначала должен получить от папы омофор, а потом уже венчать королей на царство…

Когда Эмма спросила, почему архиепископ Йоркский не венчал Харальда — он же был человеком Харальда — Стиганд ответил, что, очевидно, Харальд согласен только на то, чтобы его короновал высший архиепископ.

— А, может быть, Харальд не придает значения всем этим венчаниям, — сказал Стиганд, — и не хочет заискивать ни перед каким епископом. Харальд предпочитает охотиться, а не ходить в церковь. Так что сейчас отношения между Церковью и Харальдом немного прохладные.

— И англичане хотят, чтобы этот язычник был их королем! — вздохнула Эмма.

— Да, он не исповедовался с тех пор, как убил Альфреда. Сомневаюсь, что он осмелиться. Вряд ли кто-нибудь из нас, королевских капелланов, сможет вот так просто отпустить ему грехи, если он станет исповедоваться. Можешь быть уверена, что это злодеяние не забудут в Англии, каким бы ни было царствование Харальда.

— К сожалению, память об этом не вернет Альфреду жизнь.

— Но это может помочь Хардекнуту, если такой день настанет!

* * *

Когда Эмма вернулась в Руан, ее ждало письмо от Гуннхильд. Гуннхильд скучала по матери и спрашивала, почему та не приезжает — ведь Эмма еще не видела Беатрисы.

Гуннхильд писала, что понимает, в какой печали пребывает ее мать, и хотела бы напомнить, что и немецкий двор может предложить ей кров! Разве Гуннхильд не ясно, подумала Эмма с досадой, что ее мать должна находиться рядом с Англией и Данией? Она еще не перестала надеяться, что Бог совершит чудо и поможет Кнютте.

Дальше письмо Гуннхильд вдруг стало интересным.

«Может ли матушка представить себе, — писала дочь, — что со мной произошло своего рода чудо. Красивый ларец, который я получила от госпожи матушки, стоял запертым без употребления несколько лет, с тех пор как я вышла замуж. Но вот я хотела показать его, и из ларца вылетела бабочка! Серебристо-синяя! Я не понимаю, как она могла столько прожить в ларце. К сожалению, бабочка вылетела в окно, а она бы могла остаться жить в своем красивом жилище!»

Эмма отложила письмо. Подумать только, целую вечность она не видела бабочку короля Артура… А остался ли у нее вообще «дар»? Но сейчас лучше не проверять.

Эмма взяла письмо и продолжала читать дальше; она стала несколько хуже видеть, и ей нужно было много времени на длинные письма. На этот раз Эмма встала и подошла к окну, чтобы лучше видеть, так важно было то, о чем писала Гуннхильд:

«Со мной произошла еще одна странная вещь. Несколько дней назад я получила маленький пакет. В нем лежал серебряный кубок, отделанный золотом и чернью. Тот, кто передал подарок, получил его где-то на востоке от одного человека, я не совсем точно знаю, где, но этот человек умолял, чтобы мне передали кубок с сердечными пожеланиями благополучия. Мужчина, который был уже стар и не пожелал назвать своего имени, сказал, кубок ему больше ни к чему. Кубок долго добирался до меня, дорога была дальней, и гонец сначала не знал, где меня искать. Наверное, это удивительный подарок от совсем незнакомого человека?»

У Эммы так забилось сердце, что ей пришлось лечь. Итак, Торкель жив! Или по крайней мере, был жив, когда отправлял гонца к своей дочери. Туманные слова о том, что ему «кубок больше ни к чему», могли означать, что он почувствовал приближение смертного часа?..

Если Торкель так долго оставался в живых, он должен был бы знать, что случилось с королем Кнутом и с ней. Почему же он тогда не поспешил к ней! В таком возрасте никто уже не хотел выдать Эмму замуж, и ей больше некого было стыдиться. Она могла бы жить открыто и спокойно с ним, пока бы их не разлучила смерть.

Может быть, смерть только что это и сделала?

Торкель и Стиганд. Нельзя было говорить о них в один день, в один год. Может быть, между ними были десятилетия, исполненные любви, значения, тоски.