Хендерсон, король дождя - [16]

Все остальные туземцы тоже тихонько плакали. Я спросил Ромилайу:

— Что тут, черт возьми, происходит?

— Стыд, — мрачно произнёс африканец.

Эта здоровая на вид молодая девушка, вероятно девственница, продолжала плакать — без всяких жестов, беспомощно свесив по бокам руки, так что вся она, если говорить в физическом смысле, была на виду, и тяжёлые капли стекали с широких скул на голые груди.

— Что её гложет, Ромилайу? Чего она стыдится? Знаешь, мне все это активно не нравится. Может, оставим этот посёлок и вернёмся в пустыню? Там было гораздо приятнее.

Очевидно, до Ромилайу дошло, до какой степени меня удручает вид плачущей делегации, и он поспешил возразить:

— Нет, нет, сэр. Вы тут ни при чем.

— Может, не нужно было поджигать куст?

— Нет, нет, сэр. Не вы сделать они плакать.

Я хлопнул себя рукой по голове в шлеме.

— Действительно! С какой стати? — Я имел в виду, с какой стати все валить на себя. — У бедняжки какое-нибудь горе? Я могу ей чем-нибудь помочь? Точно — она обращается ко мне за помощью! Лев сожрал её родных? Скажи ей, что я специально явился их спасти. Если в окрестностях завёлся лев-людоед, я как нечего делать покончу с разбойником.

Я поднял свой автоматический «магнум» с оптическим прицелом и показал собравшимся. Какое счастье — знать, что они плачут не по моей вине! И что я могу им помочь.

— Слушайте, все! — крикнул я. — Видите вот это? Можете положиться на меня!

Тем не менее, они продолжали рыдать, содрогаясь обнажёнными телами. Только самые маленькие дети с головёнками в виде тыквы с прорезями для глаз, носа и рта обрадовались новому развлечению.

Я развёл руками.

— Ну, Ромилайу, я вообще ничего не понимаю. Ясно одно: наше присутствие на них плохо действует.

— Они плачут дохлая корова, — был ответ.

Оказалось, что люди племени оплакивают скот, погибший во время засухи, и возлагают вину за засуху на себя: мол, они прогневили богов или что-то в этом роде. А поскольку мы были пришельцами, они сочли своим долгом покаяться перед нами и спросить, не знаем ли мы причины постигшего их горя.

— Откуда я знаю причину, если не считать засухи? Засуха есть засуха. Но я скорблю вместе с ними, ибо и мне ведома боль утраты любимого животного.

Я повернулся к плачущей толпе и громко заговорил:

— Ну, ну, мальчики и девочки, кончайте реветь! Я все понял, хватит!

Это возымело некоторое действие: очевидно, они уловили в моем голосе нотки сочувствия. Я вновь обратился к проводнику:

— Спроси их, что я должен сделать.

— Что вы должны сделать, сэр?

— Ну да. Может, есть что-нибудь такое, что мне по плечу? Задавай вопросы!

Он начал им что-то говорить, а тем временем костлявая, гладкокожая, горбатая скотина продолжала издавать резкие, скрежещущие звуки (африканские коровы мычат не на таких низких тонах, как наши). Но хоть люди перестали плакать! Я рассмотрел, что у этих людей оригинальный цвет кожи. Темнее всего она была вокруг глаз. Зато ладони были не в пример светлее — цвета свежевымытого гранита. Это стало для меня неожиданностью. Ромилайу отошёл с кем-то поговорить, а я остался один на один с туземцами. Вот когда я остро почувствовал своё физическое несовершенство. В моем лице есть некоторое сходство с конечной станцией «Гранд Централ». У меня громадный лошадиный нос и растянутый до ушей рот, почти переходящий в ноздри. И глаза, как туннели.

Потом подошёл какой-то человек и заговорил по-английски, что меня здорово удивило. Не думал, что знающие английский язык способны так поддаваться эмоциям! Потом я сообразил, что этого человека не было среди плачущих. По одним лишь его габаритам можно было судить, что он — важная персона. Он был плотного сложения, на один-два дюйма выше меня. К тому же, в отличие от меня, он не был неповоротливым увальнем, а обладал развитой мускулатурой. Вместо набедренной повязки на нем были короткие штаны из белой материи. На поясе он носил зелёный шёлковый шарф, а на могучих плечах болталось что-то вроде короткой блузы, не стеснявшей движений. Вначале у него был довольно угрюмый вид, и я подумал, что он ищет ссоры, видя во мне всего лишь человекообразную поганку, которую, несмотря на величину, можно сшибить одним щелчком. Я ужасно расстроился.

Незнакомец вывернул свои бесцветные, в мелкую крапинку, губы и произнёс:

— Я — Итело. Будем знакомы. Добро пожаловать. Как поживаете.

Я повернулся к нему здоровым ухом и приложил к уху ладонь, чтобы лучше слышать.

— Что-что?

— Итело, — сказал он и наклонил голову в приветственном жесте.

Стоя перед ним в шортах и белом пробковом шлеме, с безобразным разгорячённым лицом, я тоже поспешил отвесить поклон — и стал ждать, что он скажет ещё. При этом я обливался пОтом — опять-таки не столько из-за жары, сколько от пережитого потрясения. Я был абсолютно уверен, что покончил с мирской суетой! Столько протопал по каменистому плато, где казалось, ещё не ступала нога человека; в небесах кротко дремали мегатонны взрывчатого вещества — крупные, как апельсины, оранжевые звезды; и все вокруг дышало покоем и глубокой древностью — я словно попал в совершенно иной мир. И вдруг — эта рыдающая делегация, англоязычный (и, стало быть, поколесивший по свету) субъект и моё идиотское бахвальство: «Покажите, кто вас обидел, я его убью!» — и поджог куста, и демонстрация оружия… одним словом, я вёл себя как клоун. Я бросил на Ромилайу сердитый взгляд, словно упрекая его за то, что он не помешал мне выставить себя идиотом.