Хазарский пленник - [40]

Летели? Нет, в этом было что-то ужасное, необъяснимое. Крылья молотили воздух, лапки дёргались, выискивая опору, а тела, кувыркаясь вразнобой, круто стремились к земле. Удар мелкого тела о грунт почти не слышен. Да и кто станет прислушиваться? Кухарки заняты, а прислуга ещё добирает самые сладкие мгновенья сна. Впитывает утреннюю свежесть, прикрываясь одеялами, и не спешит к привычному кругу обязанностей.

Снова Иоанн выглянул, выискивая створ, в котором была его супруга, и снова мимо промелькнула тушка с белыми крыльями. Как будто по приказу злой силы птицы разучились держать воздух... или напились вина? Верно, верно, когда-то в детстве Иоанн видел подобное. Старик кормил кур вишней, размякшей квашней из наливки, и куры на глазах хмелели, спотыкались, вымахивали крыльями, валились в заросли крапивы. Вот и сейчас — нелепо выламывая крылья, падали вниз божьи души, словно напились хмельного и не могут вспомнить, как следует летать.

Цимисхий прикрыл окно и отступил: глядеть на двор, покрытый мёртвыми птицами, было отвратно.

В трапезную вошла Анастасия.

Лицо бледное, на лбу капли пота, а глаза всё ещё распахнуты, всё ещё темны, как глубокие ямы в светлых песчаных речушках.

Иоанн сел к столу и молча кивнул жене. Та не ответила. Опустилась на своё место, прямая как жердь, силясь выглядеть невозмутимой и спокойной.

Забегали служанки, появились еда: свежие лепёшки, мёд, молоко с розовой иссечённой корочкой, — а она так и сидела, молча глядя перед собой.

Иоанн решил, что говорить бесполезно. Не время. Покосился на руки Анастасии и приметил на ногтях розовую кайму. Нет, теперь уж точно розовую, в двух шагах сидел, не мог ошибиться. Такая кайма остаётся на пальцах, когда долго щиплешь виноград или не можешь оторваться от спелого куста малины. Сок засыхает, и кажется, что кровь прилипла к пальцам. Но это обман. Кровь не красна, нет, она быстро теряет алость, мертвеет.

Значит, жена кормила птиц смоченным в вине... зерном. Так? Но зачем?

Цимисхий жадно допил холодный квас, вытер губы и встал. Жена и бровью не повела. Смотрела перед собой и продолжала перебирать пальцами невидимый корм, мысленно потчуя питомцев...

Выходя, обернулся. Нет, не замечает. Глаза прикованы к блюдам, взгляд неподвижен, равнодушен. Но отчего же так скверно на душе? Как будто не она, а сам Иоанн напоил глупых птиц гадостью, и теперь они валяются во дворе, как пучки соломы, вырванные летней грозой...

Глава одиннадцатая ГОСТИ ХАКАНА

— Отец, это плохо! — Юный наследник нахмурил брови и потупился. Он ещё не смеет дерзить отцу, но никогда не скрывает мысли.

— Отчего плохо? — ответил хан и потёр ладонями лицо: он только что с мороза, и приятное тепло юрты медленно отогревало застывшую кожу. — Разве мы убиваем путников? Нет. Разве мы лишаем их лошадей? Нет. Всего лишь берём золото и оружие. Сам говорил: крепкие сабли, достойные воина. Рукописи, которые хранит Ким, нам не нужны. Их некому прочесть.

Хан сбросил халат, повёл плечами — приятное тепло проникало под платье — и успокоил сына, успевшего привязаться к Владимиру:

— Пусть сами выберут. Это честно, согласись. Пусть гости сами решат, что им милей, мы уступим.

Ветер вскинул полы внутреннего полога. В юрту, пригнувшись, неловко приподнимая навес, вошли чужаки. Владимир, такой же молодой, как и сын Боняка Тугар, и его спутники: Макар, Крутко, хазарин Ким.

Они уже знают обычаи половцев, уже привыкли к пище кочевников. Сели вокруг огня, молча ждут слов хана. Пьют горячее. Терпят, хотя каждый гадает, чем завершится последняя беседа с главой рода ханом Боняком, подарившим жизни беглецам.

Дочь хана прошмыгнула неслышно, но ни от кого не укрылось её беглое касание Владимира. Передавая ему чашу, девушка дотронулась до руки, улыбнулась и открыто глянула в лицо. Но Владимир не ответил, лишь склонил голову в знак уважения.

— Здесь ваше оружие, Владимир. А вот золото. — Хан говорил медленно, позволяя Киму пересказывать спутникам услышанное. Один Ким понимает язык, плохо, но понимает. Остальные вовсе безъязыкие, но весёлые. За что и приглянулись сыну. Ничего не умеют, но как владеют саблями, как ловки с мечами. Воины. Опальные, беглые, но воины.

— Завтра мы уходим. Завтра расстаёмся. Выбирайте, что вам нужней, оружие или золото. Не такая уж высокая цена за жизнь, если вспомнить, какими вас снимали с лошадей.

Молчал Тугар, молчал, вертел чашу с горячим бульоном, как будто и не спорил с отцом о справедливости.

Рдел в очаге выгоревший пласт коровьей лепёшки, ноздреватый и раскалившийся как торф, распались на куцые обломки ветки, собранные в кустарнике вдоль реки, а ниже — основа огня — уголь. Кочевники подпитывают им свои неугасающие костры.

На ножнах сабель дрожали красные пятна, отсвет костра. На мешковатых кошелях коричневые тени. Выбирать пришлось одному, Владимиру, и он без раздумий протянул руку к оружию.

— Благодарим тебя, хан, — улыбнулся он. И улыбка его открытая, искренняя, ведь за две недели, проведённые в стане половцев, гости ни разу не почувствовали себя пленниками, отщепенцами, врагами. — Много больше должен, верну, если уцелею. Скоро вы доберётесь до Волги. А там рядом — наши степи, земли Руси. С русскими можно ладить. В городах много мастеров, есть оружие, есть товары. Весной и осенью собираются ярмарки. Там всегда рады гостям... можно продать скот. Купить необходимое.