Хазарский пленник - [142]

Так и с острогом, с Киевом, с деньгами.

Вчера ещё мог уйти, сторговаться с Горбанем, да не сошлись в цене. Старался выдержать подольше, теплилась надежда, что сохранит хоть часть богатств, нажитых в столице. Понимал умишком, опасно играть с Горбанем, ему ведь не деньги важны, не монеты, а покорность окружающих. Но сломаться, упасть в ноги сразу — плохой ход, не приносит радости насильнику. Мудрил, как бы потешить палача и сохранить хоть часть богатства, хоть щепотку.

Перемудрил. Снова в полынье.

Радовался, когда в острог ворвались ратники, видел кровь тюремных надзирателей и негромко стонал, привлекая к себе внимание. Мол, вот и я пострадал от злодея. Сжальтесь.

Сжалились. Отпустили. А он захотел золота. Мало ему жизни, мало спасительного берега, нужно ещё и богатства. Теперь что? Снова в острог? Или сразу в петлю?

— Не вспоминай хакана, — в первые же мгновения встречи предупредил Владимир. — Хакан далеко. Здесь земля киевская, законы другие. Ответь — где жена моя? Может, и помилую...

Стены острога навевают ужас. Раньше знал, Горбань выпотрошит, да отпустит, зачем ему смерть отщепенца? С жалобой всё одно не побежит, некому жаловаться. Выгонит и забудет. Но не Владимир, ох не Владимир. Что Владимиру краденое золото и серебро? Из его казны расхищено, в казну же вернулось. Иное дело — жизнь преступника. За Рахиль снимут голову. Снимут... а ведь девка дрянь. Ничего сама по себе не стоила. Слезлива, слабосильна, покорна как овца, ни огня в ней, ни задорной радости. Даже ласкам приходилось учить, как никчёмную наложницу, но и в том она не выказала прыти. Одним ценна, могла родить наследника. Могла?

Он словил себя на страшной мысли. Стоит князю догадаться, что жена мертва, что его наследника нет в распухшем чреве, и всё. Тут же кончится его существование. Сойдёт следом, да в страшных муках. Уж это в остроге умеют. Он помнил инструменты Горбаня. От одного взгляда на хитрые тиски да пыточные приспособления накатывала слабость. Тоже наука, тоже мастерство. Снять кожу, раздавить кость мизинца, обкрутить лоб, чтоб трещали виски, выдернуть ноготь, всему надо наловчиться. А как перенести боль? Как? Что ни скажи, приступят с пытками, чтоб знать верно, чтоб не попасться на лжи.

— Князь, — едва выговорил Чемак, удивляясь непонятной тошноте. Откуда взялась? Никто его и пальцем не тронул, а лоб в липком поту, руки дрожат, и горечь желчи уже близ рта, того и гляди, вырвется, марая всё вокруг...

— Князь. Они живы. Рахиль да сын. Живы. Но поверь слову, пошлёшь слуг, загубишь.

Он запнулся, не зная, что сказать. Как убедить князя в необходимости взять его проводником. Только в этом спасение. Сбежать тяжело, сто раз скорей прибьют, перехватят, но всё же нет другого выхода. Нет.

Владимир сел. Обернулся к Августу, другого человека на место Горбаня пока не нашёл, а вершить дела в остроге надо. Кому-то приходится тянуть ношу тюремщика.

— Сейчас он расскажет, что без него хутор не найти, что только его в лицо знают. Других ратников не подпустят, убьют пленников. Верно, Чемак?

Хотя Владимир насмехался, губы скорбно сжаты, и в глазах не видно теплоты.

— Верно. Сам проведу, сам. Но дружина не спасёт, князь. Надо тихо пробраться. Купец завернул, нищий забрёл, то не спугнёт охраны. А покажутся конные да с копьями — твоим верная смерть.

Владимир поглядел на Августа и пожал плечами:

— Дел много. Думаю, лжёт. Расспроси. А там решим... выступить из города тайно, так, чтоб никто не знал, непросто.

Когда шаги князя стихли за дверью, Август впервые заговорил. Но Чемаку легче не стало.

— Зря думаешь спастись ложью. Сказал бы как есть. Семь бед, один ответ. А чтоб ты не мыкался, обещаю: убью тебя, сам убью. Что бы князь ни сулил, помни, тебе уже не жить. По вашей милости, злыдни, я здесь обретаюсь. Кабы не ты да не Горбань... эх... что говорить.

Он склонился к столу, перебирая хлысты с мягкой кожей. Чемак закрыл глаза, чтоб не видеть приготовлений, нынче он станет горшком в руках подмастерья, его сомнут, раскатают, обожгут и снова зальют водой, чтоб завтра повторить всё сначала. На его шкуре наберётся опыта новый распорядитель острога.

Владимир принял купцов в отцовском доме, хотя явилось довольно много солидных мужей, видимо, давно готовились. Решили показать князю единство цеха.

— Князь, мы люди простые, не гневайся, коли скажем не в лад. Пойми сердцем. Мы с благодарностью явились. Верно? И то сказать, никогда таких вольностей для купцов не было, как нынче. В самом Царьграде русским торговля без пошлины. Разве не благо?

— Верно, благо, — поддержали его собравшиеся. И видно, что сказано не для лести, купцы гордятся новым договором между Киевом и Константинополем. Им теперь всюду почёт. Русь вырвала право беспошлинной торговли, дружина Владимира достойно оплатила это право.

— Однако же... — начал Владимир и улыбнулся представителям купечества. — Что далее?

Он догадался, что явились не подарки дарить, это понятно, всегда собираются с великой просьбой. Что нужно купцам на этот раз?

— Однако же просим тебя, великий князь, — несмело усмехнулся в ответ голова посольства, — дай народу сообразную веру. Всюду нынче чтят Христа. К христианам иное отношение и в Царьграде, и повсеместно. Мы люди бывалые. Видали верующих в Магомета, видали иудеев, хазар, встречали другие народы, а ближе всё ж — христианство. Не спеши гневаться. Мы знаем, как смута зачиналась, как Претич к Христу звал. И явились просить, не понукать.