Хасиенда: Как не стоит управлять клубом - [30]
, но в день съёмки персонал Мадонны настоял на том, чтобы она пела под фонограмму две песни, а это значило, что одну песню придётся вырезать. Это была песня Jazz Defektors. «В танцах она бы с нами не потягалась», — с сожалением сказал Солтс.
Это событие повлекло за собой другие. Спустя годы Тони Уилсон ужинал с Мадонной. «Я собрался с духом, посмотрел на Мадонну через столик и спросил, в курсе ли она, что первым местом, где она выступала за пределами Нью-Йорка, был наш клуб в Манчестере. Она холодно на меня взглянула и ответила, что, вероятно, это у неё в памяти не задержалось».
Какая прелесть.
Между тем диджей Грег Уилсон был не единственным, кто покинул Хасиенду. Говард Джинджер Джонс, директор и менеджер клуба, отчалил в самом конце 1983 года. Прощальная вечеринка состоялась 30 декабря.
Он говорил, что хочет новых ощущений. Услышав о The Stone Roses, он задумался о карьере музыкального менеджера и недолго действительно был их менеджером. Своё заявление он подал во время празднования Хэллоуина в клубе. В результате к началу 1984 года у клуба не было ни директора, ни кого-либо достаточно квалифицированного или, по крайней мере, желающего выполнять эту работу. Так началась позорная эпоха «административного комитета», товарищества, в которое входили Майк Пикеринг, менеджер бара Пэнни Хенри и Элли Грэй. Ещё участвовали Греттон и Уилсон. Грэй была администратором со времени открытия Хасиенды и прекрасно представляла ее финансовые проблемы. «Дебиторы всегда пытались подобраться к Джинджеру, но он всё время был недоступен», — сказала она Джону Сэвиджу. Когда сформировался административный комитет, её задачей стало держать судебных приставов подальше от клуба. При этом она вспоминает, что в самом начале комитет работал хорошо, «хотя никто не знал, чем он занимается».
К тому времени мы допустили почти все возможные ошибки. Нам следовало тут же или даже еще раньше привлечь профессионального управляющего клубом, но мы всегда нанимали друзей, поскольку с ними было приятно работать, даже если работу эту они в гробу видали.
Когда Джинджер отошёл от дел в 1983 году, его место заняла Пэнни. Она жила в доме Алана Эразмуса на Палатин-роуд, одновременно являвшемся штаб-квартирой Factory, и имела все основания получить эту должность: она была старым другом.
Думаю, что идея коллективного управления Хасиендой принадлежала именно ей, и внезапно она, Элли и Майк Пикеринг стали всё решать путём голосования. Например, повышение цен. Очевидно, что персонал не хотел, чтобы клуб был дорогим заведением для их друзей. Их не заботило, приносит Хасиенда прибыль или нет. И каждый раз, когда предметом голосования становилось повышение цен, они голосовали против.
«Так, на этой неделе пиво подорожало, нам нужно поднять цену за пинту. Кто за?»
Разумеется, никто. Цены оставались низкими, но в то же время никто не принимал мер по сокращению расходов, что означало ещё большие убытки. Говорили, что «народ» нас любит. Мы не только продавали самое дешёвое пиво в Манчестере, но и не повышали цены по субботам. Есть среди владельцев пабов и клубов неписаный закон, согласно которому в субботу цены на всё повышаются на десять пенсов. Вы делаете накрутку просто потому, что таков рынок (то есть недовольны все). Хасиенда так никогда не делала, поскольку персонал голосовал против. Они никогда не упускали возможность упустить возможность, как говорится. Поскольку деньги на финансирование клуба поступали за счёт New Order, Joy Division и Factory, об убытках не беспокоились.
Я считаю, что идея коллективного управления клубом была нелепой, поскольку члены коллектива ничем не рисковали. Персонал, кажется, думал примерно так: «Ой, да они, блин, рок-звёзды и миллионеры, — сделаем дешёвое пиво для наших друзей».
Рок-звезда и миллионер? В каком месте?
Похоже, такой точки зрения придерживались все. Однажды я приехал в город и припарковал машину около клуба. Это была новая «Ауди», корпоративная машина, точнее, машина New Order. Когда я вышел из клуба, то обнаружил, что она насмерть раскурочена. Кто бы это ни был, постарался он знатно: фары, двери, крыша и лобовое стекло — всё было разбито. В гневе я влетел обратно, но столкнулся с выходящим Тони Уилсоном.
«Хуки, дорогуша, что случилось?» — спросил он. Тони тогда всех называл «дорогуша».
Указывая на свою искалеченную машину, я прошипел: «Какие-то долбаные твари разнесли мою машину в хлам».
«Что же, дорогуша, за неё заплачено», — сказал он и убежал, оставив меня в недоумении.
Даже если и так, его слова не утешали.
Мы продолжали совершать ошибки. В частности, перекрашивали заведение каждую неделю, и это стоило огромных денег. Причем вместо того, чтобы вымыть поддоны для краски и валики, их выбрасывали, а потом шли в B&Q и покупали новые. Уже после того, как мы объявили себя банкротами, я нашёл гору старых инструментов — целый грёбаный Эверест с двумя шерпами[6] и палатками. Мы всё просрали.
Помимо этого, нас в прямом смысле ограбили. Как-то утром в понедельник работники клуба подсчитывали прибыль, прежде чем положить её на счёт в банк. Уборщики тоже были здесь, делали свою работу. Всё как обычно после выходных.
