Хасидские истории. Поздние учителя - [17]
Его сын Мендл из Ворки, напротив, в полной мере осознавал надвигающийся кризис и реагировал на него – но не высказываниями, а молчанием. Дошедшие до нас рассказы о его «молчании» в совокупности своей дают заслуживающую внимания картину. Молчание рабби Мендла – это не ритуал квакеров и не упражнения в воздержании, свойственные некоей индуистской секте. Рабби из Коцка определял это словом «искусство». Молчание – это его образ действия и манера поведения. В его основе вовсе не лежало отрицание, и это не было всего лишь отказом от речи. Его молчание не было негативным, оно имело позитивный эффект. Молчание Мендла было некой оболочкой, наполненной невидимой сущностью, и находившиеся с ним рядом проникались его ощущением. Одна из историй повествует о том, как рабби Мендл впервые повстречался с таким же, как он, цадиком, и как они сидели друг против друга в течение часа в полном молчании, подобно Эгидию, ученику Франциска Ассизского, и Людовику Святому, и обоим это шло во благо. Однажды рабби Мендл провел целую ночь в компании своих хасидов; все хранили молчание и ощущали необыкновенный душевный подъем, осознавая, что означает «Один».
Несомненно, молчание было особым видом его хасидского рвения. Но и не только. Когда он сам говорил о молчании – хотя и не о своем, потому что о своем молчании он никогда не упоминал напрямую, – он не расценивал его как беззвучную молитву, но скорее как беззвучный плач или «беззвучный крик». Беззвучный крик – это реакция на величайшие горести. Это чисто еврейская реакция на наши величайшие горести, и потому это «приличествует нам». Читая между строк, мы понимаем, что таковой была его, Мендла из Ворки, индивидуальная реакция в тот час, когда понимаешь, что «нынешние вожди тоже будут не лучше». Время для слов миновало. Уже слишком поздно.
Потомки Великого Магида
Глава первая
Шалом-Шахна из Погребища
Рабби Шалом-Шахна, сын Авраѓама Ангела, лишился родителей в совсем юном возрасте и воспитывался в доме рабби Нахума из Чернобыля, который впоследствии выдал за него свою внучку. Однако его манеры были не во всем сходны с манерами рабби Нахума и не были ему приятны. Он любил находиться в центре внимания и не отличался особой прилежностью в учении. Хасиды частенько обращались к рабби Нахуму с просьбами, чтобы тот убедил рабби Шалома вести более сдержанный образ жизни.
Однажды, в месяце элул, когда все стремятся мыслями к Богу и приготовляются ко Дню Искупления, Иом Кипур, рабби Шалом, вместо того чтобы ходить вместе со всеми в дом учения, с утра отправлялся в лес и не возвращался до вечера. Наконец рабби Нахум позвал его к себе и велел каждый день читать главу из Каббалы и распевать псалмы, как делали все прочие молодые люди в это время года, а не слоняться без дела и не заниматься пустяками, что вовсе не подобает молодому человеку из такой семьи.
Рабби Шалом выслушал все со вниманием и не перебивая. Потом он сказал: «Однажды случилось так, что курице подложили утиные яйца, и она высидела их. Когда она со всем выводком в первый раз оказалась возле ручья, все утята попрыгали туда и принялись весело плескаться в воде. Курица бегала по берегу ручья в великой тревоге, беспокойно клохча и требуя, чтобы дети немедленно выходили на берег, а иначе они утонут. “Не беспокойся о нас, мама, – отвечали ей утята. – Мы не боимся воды. Мы же умеем плавать”».
Однажды в канун Нового года, когда рабби Нахум из Чернобыля читал послеполуденную молитву, муж его внучки, рабби Шалом, который обычно читал эту молитву у амуда, вдруг ощутил упадок духа. Все присутствующие сосредоточенно молились, а он ощущал, что ему необходим буквально весь запас сил, чтобы лишь только повторять одно слово за другим, вникая в смысл каждого сказанного слова. А потом рабби Нахум сказал ему: «Дитя мое, сегодня твоя молитва взяла небеса приступом! Она спасла тысячи изгнанных душ».
Однажды рабби Шалом-Шахна был по своим делам в небольшом городке неподалеку от Киева, и в этот городок приехал старый цадик рабби Лейб из Житомира, чтобы провести там субботу. В четверг вечером рабби Шалом собрался в дорогу и перед отъездом зашел попрощаться к старому цадику. Рабби Лейб спросил, когда рабби Шалом предполагает добраться до дому. «Завтра, около трех часов дня», – ответил рабби Шалом.
«И ты собираешься быть в дороге после полудня в канун субботы? – спросил удивленно рабби Лейб. – В этот день я обычно уже в двенадцать часов надеваю свои субботние одежды и начинаю читать “Песнь Песней” Соломона, царя мира. К этому времени мир субботы уже нисходит в мою душу».
«Но мне-то что делать, – ответил рабби Шалом, – если арендатор приходит ко мне вечером, чтобы поведать свои беды, и рассказывает, что его теленок неожиданно заболел, а за его словами я слышу несказанное: “Твоя душа возвышенная, а моя приземленная, так подними же меня до себя!” И что мне делать в таком случае?»
Старый цадик взял со стола две свечи в подсвечниках и, держа их в обеих руках, проводил своего гостя по длинному коридору до входной двери. «Иди с миром, – сказал он. – Иди с миром».
