Харам Бурум - [18]

Субботин пока мало что смыслил в порученном деле, но был отличным канцеляристом и сумел окружить себя опытными фээсбэшниками, жадно впитывал их знания и опыт, частенько выдавал решения наставников за свои собственные и уже в ближайшем будущем обещал стать блестящим аналитиком.

После ухода третьяковских он задумчиво смотрел на бронзовый бюстик Дзержинского на своем столе.

Корбут затевает что-то, о чем не знает Москвин. Нехорошо. Такие телодвижения могут привести к сепаратизму, а потом и к расколу в партии. И грош тебе цена, Матюша, если этот раскол ты не остановишь. Профессор давно напрашивается на неприятности, но предъявить ему пока нечего. Он соблюдает правила, да и генсек пока благоволит к своему генетику. Ничего, он еще посчитается с профессором – не за то, что Корбут прирожденный живодер, и не за то, что манипулирует Москвиным. Михал Андреич ответит за то, что однажды, в приватном разговоре обозвал его Шестипалым.

Интересно, зачем тут крутился сын Корбута? Это не станет отрывать задницу от стула просто так. Что они затевают? Придется набраться терпения и ждать. А еще – переговорить с Яшкой Берзиным. Начальник охраны Берилага не очень-то жалует своего шефа ЧК и с удовольствием поделится маленькими тайнами Чеслава. Ладно, ладно. Семейка Корбутов еще узнает, как умеет мстить Шестипалый за себя, отца и… компартию!

– Правильно? – произнес Субботин вслух, обращаясь к бронзовому Феликсу Эдмундычу. – А? Молчишь… То-то и оно. Значит, правильно…

Матвей прибег к испытанному способу успокоиться – вытащил из ящика стола колоду карт, конфискованную у какого-то шпиона, и принялся раскладывать пасьянс.

Колода эта была особенной. Создатель карт изобразил достоинства в виде основных группировок метро: коммунистов, фашистов, ганзейцев и арбатских конфедератов, а двух джокеров в виде мутантов – черного и птеродактиля.

С идеологической точки зрения эту колоду следовало бы уничтожить, и Субботин не раз собирался это сделать, но ему было жалко – уж очень талантливым был художник, который с таким юмором разложил по полочкам политическую неразбериху метро.

Между тем три уголовника шли по платформе «Дзержинской», с интересом рассматривая кумачовые растяжки, плакаты и снующих по станции людей. В прошлый раз Челпану, Фиксе и Глюку не удалось ничего увидеть – их скрутили прямо на блокпосту и сразу запихали в темный ящик «Детского мира».

В отличие от подельников, мозгов которых хватало лишь на то, чтобы пялиться по сторонам, Челпан пытался просчитать варианты побега. Вор в законе, коронованный накануне Катаклизма, он дважды сбегал из колоний, но те даже отдаленно не походили на «Детский мир».

Сейчас возможность сделать ноги появилась. Всего два конвоира, на рожах которых написана уверенность в том, что пленники шага не ступят без их разрешения. Смыться от них и затеряться в толпе – плевое дело. А вот блокпосты на входах в туннели… Пробиться через них можно, если посчитать себя коммунистом.

Челпан поморщился, шмыгнул разбитым носом. Не время. Надо послушать, что скажет дяденька в белом халате. Если правда то, что этот Корбут вякнул о Бугре, то власть на «Третьяковской» пора сменить.

– Стоять! Ты, жирная морда, входишь первым!

– Можно подумать, что у тебя морда худая, – презрительно бросил Челпан конвоиру. – Еще раз обзовешься – пожалуюсь!

– Иди-иди, ябеда!

Челпан вошел в кабинет профессора, осмотрелся и без приглашения сел на стул, который несколько дней назад занимал Ахунов.

– С вами, как я вижу, хорошо обращаются. – Михаил Андреевич оторвался от своих бумаг. – Жалоб нет?

– Все просто охренительно, товарищ Корбут. Давайте прямо к делу.

Профессор кивнул и показал Челпану листок бумаги, на котором Чеслав карандашом изобразил человечка с кривыми ногами и вполне пропорциональным торсом, в бейсболке, с черной прядью волос, ниспадающей на лоб.

– Это еще что за чудо-юдо? – хмыкнул Челпан.

– Николай Носов. Кличка – Вездеход. Мутант. Карлик. Ты должен его найти, Челпан. Если доставишь его на «Дзержинскую», отпущу на все четыре стороны.

– Если надо – значит, найду. Где он обычно шляется?

– Повсюду. Иногда появляется на «Боровицкой».

– Ну с «Боровицкой» и начнем. Если там не будет – выследим. У меня много корешей на разных станциях, а ваш Вездеход – фигура приметная.

– Подробности меня не интересуют.

– Тогда нечего рассиживаться.

– Ты держишь меня за идиота, Челпан? – Профессор улыбнулся, положил на стол лист и карандаш. – Думаешь, что сможешь обвести вокруг пальца? Хочешь, чтобы тебя отпустили под честное слово? Не выйдет. К столу! Взять карандаш! Пиши!

Уголовник придвинул стул к столу. Взял карандаш и… С хрустом разломал его на две половины.

– Слышь, дядька. Сейчас мы вместе выйдем на платформу, и если ты дернешься, я воткну этот карандаш прямо тебе в кадык. Проведешь нас через блокпост и будешь искать своего карлика сам. Сечешь?

– На платформу ты выйдешь один и без яиц, которые я тебе отстрелю. В Берилаг отправишься кастратом. Это если очень повезет и пуля не заденет твой член. Сечешь?

Наконец Челпан заметил, что Корбут все время держал левую руку под столом.

– Секу… Дайте другой карандаш, что ли. Че писать-то, товарищ Корбут?