Хаос на пороге - [111]

Пока еще непонятной.

– Не-а, – ответил Уитмен. – Беспокоиться рано. Если станет что-нибудь известно, мы вас сразу же известим.

Атланта, штат Джорджия

Уитмен снова сидел в зале видеонаблюдения. На экранах транслировалась запись из палаты с новым, живым носителем. Филипс пил кофе. Похоже, что он не спал уже много дней.

– Что происходит? – требовательно спросил Уитмен. – Имею я право знать или нет. Я для вас жизнью рисковал, между прочим. Если бы не я, не видать бы вам двух живых…

– Шесть, – вставил Филипс и откинулся на спинку кресла.

Уитмен прав, решил он. Надо ему сказать.

– Ты ведь не думал, что у меня всего один оперативник? Повторяю: у нас шесть живых носителей.

Уитмен непроизвольно открыл рот.

– Сколько? Сколько подтвержденных случаев?

Филипс глубоко вздохнул прежде, чем ответить.

– Восемьдесят девять.

– И давно это началось? – спросил Уитмен.

– Первый ретроспективно подтвержденный случай был лет семь назад. После него настало затишье, и мы все списали на ошибку диагноста. Но потом аналогичные симптомы стали встречаться все чаще.

Уитмен покачал головой, встал и подошел к экрану, на котором взад и вперед раскачивалась Тринадцатая. Она перебралась в другой угол палаты, но в остальном в ее поведении не наблюдалось каких-либо перемен.

– Что, черт возьми, творится? – повторил Уитмен.

– Скажи мне вот что. – Директор повернулся в кресле. – За что тебя вытурили из медуниверситета?

Уитмен скорчил кислую гримасу.

– Я недостаточно сопереживал пациентам. Не мог найти к ним подход. Так мне сказали.

– Я так и подумал, когда ты не мог вспомнить, как зовут Тринадцатую, – ответил Филипс. – Большинству врачей этого не дано. Клятву Гиппократа знаешь? «Не причинять вреда». Даже если причинив вред сможешь спасти других.

– Куда вы клоните? – не понял Уитмен.

Филипс кивнул на экран, где раскачивалась Тринадцатая.

– Утром я говорил с Президентом.

– С Президентом Соединенных Штатов? – переспросил Уитмен. – Его держат в курсе?

– Информируют каждые двенадцать часов.

Филипс закрыл глаза и собрался с духом.

– Он поручил мне… найти возбудителя, чего бы это ни стоило. Дело в том, что мы ничего не можем обнаружить. Ни вируса. Ни бактерий, ни грибов, ни паразитов. Эта зараза неуловима.

– Пока еще, – резонно заметил Уитмен. – ВИЧ тоже был неуловим, однако удалось выделить и его.

– Тут совсем другое, – покачал головой Филипс. – Да и времени у нас нет. Инфекция ширится слишком быстро. На сегодня у нас восемьдесят девять подтвержденных случаев. Завтра может дойти до тысячи. Президент уполномочил меня провести эвтаназию и сделать вскрытие.

Совершенно ошеломленный, Уитмен пробормотал:

– Но ведь она… живое существо. Человек. Возможно, ее мозг омертвел, но у нее все-таки есть права.

– В свете возможной эпидемии, думаю, что нет. Мне следовало провести эвтаназию сегодня утром, но я не смог. Не смог убить ради общего блага. Дело не только в щепетильности. Мне кажется, я догадываюсь, с чем мы имеем дело. Но видит бог, как я хочу ошибаться.

Он поднял на Уитмена умоляющий взгляд, в котором застыл немой вопрос. Филипс с замиранием сердца ждал, что Уитмен согласится. Согласится войти в палату и умертвить Тринадцатую, чтобы сделать вскрытие.

Но Филипс знал, что это будет непросто.

Утром пришли за Тринадцатой.

Она была в смирительной рубашке и маске, но никто не хотел рисковать. Медбрат в полном защитном костюме, не заходя в палату, выпустил в Тринадцатую дротик с лошадиной дозой транквилизатора. Затем бессознательное тело девушки примотали ремнями к каталке и повезли в операционную, где ждали трое врачей. Одним из них был Филипс.

Каждый из врачей держал наготове шприц. Два шприца – с безвредным физраствором, третий – с тем же смертельным коктейлем, который вводят смертникам в тюрьмах. Ни один из врачей не знал, чем наполнен его шприц. Они по очереди сделали укол.

Чикаго, штат Иллинойс

Когда снова зазвонил телефон, Уитмен не спал. Он непостижимым образом предчувствовал очередное задание.

– Такого у тебя еще не было, – предупредил Филипс.

Спустя час Уитмен уже сидел в самолете. К моменту приземления его полностью проинструктировали.

Когда-то храм принадлежал католической церкви, но был продан религиозной общине другой конфессии. Уитмен не допытывался, какой именно. Снаружи у входа слонялись с десяток полицейских – их вызвали, не сообщив, для чего. Внутреннее убранство храма отличалось искусной лепниной и узорными витражами, с потолка свисали подвешенные на цепях люстры. Перед Уитменом, избегая встречаться с ним взглядом и теребя в руках библии, переминались с ноги на ногу праведные мужи в строгих костюмах.

Уитмена окликнула пожилая женщина и попросила следовать за ней. Они спустились по лестнице, ведущей в подвал. В свете флуоресцентных светильников красно-коричневые стены отбрасывали блики.

– Когда это началось? – спросил Уитмен.

Женщина тоже избегала смотреть Уитмену в глаза. Община была не в ладах с Центром, даже угрожала подать в суд, но федеральный судья заткнул им рот и обязал сдавать своих прихожан полиции.

– Тридцать девять месяцев, – ответила его спутница. Она заведовала просветительской и общественной деятельностью церкви – приютами для бездомных и программами ликвидации безграмотности. И хосписом.