Ханство Батырбека - [13]

— Тридцать три года орус богу не молился… Тридцать три года шайтана просит… Ты понимаешь? — фантазирует Батырбек. — Тридцать три года родную мать голодом держит… Тридцать три года орус обманывает и обижает бедных людей. Потом приходит шайтан… Потом орус отдает ему свою душу. Потом шайтан лезет, куда орусу надо. В трубу надо — в трубу лезет, в машину надо — в машину лезет. Ты понимаешь?.. — начиная повышать голос, горячится Батырбек.

— Ой-бой!.. — изумляется Сарсеке, хорошо зная, что Батырбек сочиняет.

— Потом в трубу лезет — песни поет… Хохочет, разговаривает… Дразнится… Все, что надо орусу, все делает шайтан… Понял ты?..

— Ы-э!..

— Потом вылезает шайтан из трубы и человеку в рот ночевать залезает, и орус пропадает тогда… Шайтан задавит его. Понял?

— Ой-бо-еу!.. — делает большие глаза и щелкая языком, удивляется Сарсеке.

Наконец, Батырбек все сосчитал и, убедившись, что купец действительно обманул его на целых полсотни рублей, начинает говорить крикливым, негодующим тоном, объясняя Сарсеке, как душу оруса на том свете шайтаны истязать начнут. И кончает повествование тем, что совсем замученную душу оруса сопровождают в преисподнюю торжествующей фразой:

— Вот тебе, ян-турган!..

После этого Батырбек умолк, угрюмо задумавшись и всматриваясь исподлобья в белые снежные горизонты.

Теперь начинает говорить Сарсеке, тоже сочиняя и импровизируя…

Стояло тепло, редкое для конца февраля, такое тепло, что Ахметбайка не позаботился даже прикрыть свою грудь, которая бронзовым пятном выглядывала из-под разъехавшего воротника старой овечьей капы.

По небу погуливали редкие, совсем не зимние, темные и тяжелые облака, низко свисавшие над землею.

Путники ехали ленивым труском, беспечно болтая о замысловатых впечатлениях, набранных в русском городе…

Сарсеке, кроме того, нет-нет, да и вспомнит о том, что скоро придет весна, и что он обманет всех и, умчав маленькую Бибинор, набросится на нее со всей жадностью доселе крепко сдерживаемой страсти. Он представлял себе, как легко и ловко он может брать ее тоненькое тело и упиваться им вдали от завистливых и ревнивых глаз Исхака и Хайным.

Эти думы возбуждали Сарсеке, и он веселее рассказывал Батырбеку о разных разностях, беспричинно смеясь и выдумывая небылицы.

Вдруг сзади донесся до них встревоженный крик Ахметбайки:

— Ой-бо-й!..

Всадники беспокойно оглянулись по сторонам, и Сарсеке сердито спросил:

— Чего ты, дурак, ревешь?

Ахметка между тем, обогнав верблюдов, подбежал к Сарсеке и, указывая на обнаженную грудь, с ужасом во взгляде произнес:

— Джунгур… — и, чувствуя на груди новые капли дождя, он еще увереннее повторил, обращаясь уже прямо к хану Батырбеку:

— Джунгур, джунгур, тахсыр!

Сарсеке, скинув шапку, повернул назад голову и на лице и бритой голове ощутил крупные капли дождя.

Батырбек, видя, что над ним совсем нависла дождевая туча, задыхаясь от волнения, крикнул только:

— Остапыр, аллах!.. — И пнул в бока свою лошадь.

Поводья верблюдов натянулись, раздирая им ноздри, и они, заревев от боли, пустили быстрой журавлиной рысью…

И тотчас же, как караван понесся по рыхлой снежной дороге, дождь прыснул густыми волокнистыми струями, осаживая глубокий снег и окрашивая его в голубой, водянистый цвет.

Оглашая пустынную степь, страшно ревели верблюды, сердясь на быстрый бег, и, согнувшись на проваливающихся лошадях, молча мчались киргизы, предчувствуя бедствие для кочевых народов, называемое «джут»…

А дождь лил все сильнее и гуще, и через час все вьюки и одежды киргизов были промочены, а ноги лошадей покрылись крупной ледяной бахромой и, проваливаясь в леденеющий снег, оставляли в нем кровь от свежих поранений.

Как-то быстро стемнело, и осевший, затвердевший снег открыл дорогу во все стороны. Настоящая же дорога куда-то ускользнула, потерялась. Караван Батырбека бежал прямо, наугад, но когда Сарсеке сообразил, что дорога потеряна и степью теперь можно уехать в другую сторону, он предложил старшине остановиться и пролежать до рассвета под верблюдами…

Батырбек согласился и вздрагивающим, полным жуткого страдания и пригнетенности голосом повторил только:

— Ой, аллах, аллах… Ой, остапыр, аллах!..

Поставили рядом всех верблюдов и, спешившись, сели под них… Но тотчас же поняли, что так можно пристыть к месту и приморозить к земле верблюдов и лошадей. Видно было, как крупные лапы верблюдов, погруженные в разжиженный снег, оковывались льдом, и животные с трудом выдергивали их из снега и переставляли на другое место.

— Надо ехать!.. — заговорил Сарсеке. — А то мы примерзнем… Надо хоть куда-нибудь да ехать, но не стоять!..

Батырбек и не думал на этот раз рассердиться на своего слугу и покорно, повторяя все те же плаксивые слова и, шурша отяжелевшей одеждой, снова сел на обмерзшее седло.

Караван двинулся медленно, едва переступая обледеневшими ногами, скользя и проваливаясь в глубоком снегу.

Хотя дождь и утих, но не переставал и мелко сеял, как осенью. Стало совсем темно, и киргизы ехали неведомо куда, затерянные в безлюдной степной пустыне…

Байгобыл в эту ночь был у табуна сам со своим и Карабаевым сыном.

Табун был от аула далеко, и когда пошел дождь, Байгобыл, старый и опытный пастух, чтобы не обморозить лошадей, загнал их на одну из сопок, на бесснежный и каменистый склон. Но, делая это, он не думал, что дождь будет так обилен и продолжителен. Когда с наступлением темноты полил настоящий ливень, Байгобыл, оторопев, но, не потеряв спокойствие духа, догадался, что после дождя должен наступить мороз и могут погибнуть не только жеребята и таинчи, но и взрослые лошади, перемокнув и замерзнув на месте.