Ханская дочь. Любовь в неволе - [8]

— Эй, малый, ты куда это? — крикнул один из казаков.

— Оставь парня в покое, — со смехом остановил его Ваня, — без коня он далеко не убежит.

Однако сам вахмистр остался стоять на краю ложбины. Наконец появился Бахадур и поплелся в сторону лагеря. Ваня довольно отметил, что заложник даже не сделал попытки убежать.

После этого казаки уже не следили за Сирин так пристально, и проблем с отправлением потребностей не возникало. По ночам она закутывалась в плащ с головой и ложилась возле огня, по-прежнему держа руку на эфесе сабли, хотя вблизи не пробегало даже мыши. Днем маленький отряд ехал по бесконечной, тягуче однообразной степи, монотонность которой лишь изредка нарушали колючие кустарники или тощий лесок.

Поначалу Сирин еще считала, сколько ручьев осталось позади, но с тех пор как они ушли с пастбищ, принадлежащих ее народу, она отгоняла прочь всякие мысли о родине, но иногда ей не удавалось отрешиться полностью, и тогда жгучие слезы начинали гореть в глазах. Чтобы справиться с собой, она начинала думать, что может ждать ее в чужой стороне.

Когда она пристала к Кицаку с расспросами о русских, он смог рассказать ей совсем немного: уже давно они посылали казачьи отряды, чтобы взимать с племен ясак. Царские люди обращались с жителями сибирских племен как с рабами. Неудивительно, что в ответ они видели страх и ненависть. Племени Монгура до сих пор удавалось оставаться в стороне от этого — но теперь, конечно, все менялось.

После рассказов Кицака Сирин еще пристальнее наблюдала за казаками, которые пугали ее грубыми голосами и громким хохотом.

Приглядывалась она и к вахмистру, пытаясь понять, насколько он опаснее этих царских псов, вздрагивая и сжимаясь каждый раз, когда он напускался на своих людей, наводя порядок. Она отваживалась заговорить, только если без этого было не обойтись, и была счастлива, когда они наконец достигли Карасука, маленькой крепости на берегу почти высохшего озера. Этот городок отличался и от ее родного селения, и от всех, где она бывала раньше. Дома здесь были деревянными, а саму крепость окружал высокий укрепленный частокол, он охватывал дома ровным треугольником, по углам которого возвышались деревянные же башни, оттуда была видна степь на много верст вокруг. Внутри городка тоже стояла башня, но не такая, как караульные, — выше и уже, ее увенчивал купол в форме луковицы и странное сооружение из трех жердей — одной вертикальной и двух поперечных. Сирин вспомнила, как мать тайком чертила такую же фигуру на песке и объясняла, что это крест, символ ее религии. Потом, незадолго до смерти матери, одна из женщин услышала их беседу и нашептала об этом Монгуру, и их жестоко наказали.

Отряд приблизился к воротам, возле которых стояло несколько солдат. У них на головах были смешные круглые шапки, а вместо кафтанов они носили короткие зеленые куртки. Каждый держал в руках ружье — такое же, как то, что отец однажды выменял у русского купца, только у этих на конце был приделан заостренный клинок, так что чем-то они походили на копья. Сирин удивилась — неужели эти русские настолько дикие, что не знают, для чего нужны ружья, но, подъехав ближе, увидела, что клинки не выходят прямо из стволов, а прикреплены к ним. Она с трудом представляла себе, как они умудряются обращаться с таким оружием, не задевая друг друга, и решила, что русские — очень странный народ.

Один из солдат вышел им навстречу, приветствуя Ваню: — Добро пожаловать! Капитан уже вас заждался.

Ваня кивнул с облегчением.

— Надеюсь, Сергей Васильевич с казаками добрались удачно. С пленными никаких проблем?

— Все в порядке — как иначе? Позавчера они прибыли, в три часа пополудни. Разрешите, я ему доложу о вас.

— Давно пора!

Ваня приказал солдатам разойтись и пропустить прибывших, желая как можно раньше доставить заложника. Этот Бахадур выглядел почти как цивилизованный человек, только в глазах его таилась глухая тоска, и пожилой вахмистр про себя пожалел мальчишку.

Часовой поспешил в город со всех ног, отряд следовал за ним не торопясь, так что у Сирин было время оглядеться по сторонам. Карасук казался ей огромным — столько домов она не видела ни разу в жизни. Самые большие были выстроены из толстых, гладко оструганных бревен, положенных одно на другое, те же, что поменьше, казалось, были сколочены из тоненьких досок, у некоторых из них даже откидывалась вперед часть стены, и выходило что-то вроде стола, на котором были навалены пестрые товары. Рядом топтались продавцы — не только русские, но и инородцы, мужчины и женщины, — и громко зазывали покупателей. Все поражало Сирин — обилие выставленных на продажу вещей, разнообразие костюмов, количество людей. Чаще всего им встречались солдаты: казаки в шароварах и длинных кафтанах, в меховых шапках на голове и с саблями на боку и другие, одетые как Ваня и часовые — в короткие куртки и странные шапки. Здесь было достаточно воинов, чтобы покорить и ее племя, и соседние, поэтому Сирин уже не казалось странным, что они схватили ее отца, мудрого и сильного предводителя.

Когда отряд проезжал мимо высокого здания с зарешеченными окнами, Сирин заметила мужчин своего племени, которые ошеломленно глядели на нее, к счастью, никто из них не сказал ничего, что могло бы выдать ее. Один из них отпрянул от окна, и через пару мгновений она увидела за решеткой отца. На его лице отразилось удивление, которое тут же сменилось широкой радостной улыбкой. Сирин так хотелось подъехать к нему, но в этот момент отряд свернул на боковую улицу, и тюрьма осталась позади.