Ханская дочь. Любовь в неволе - [110]

— Что вам угодно?

— Именем Его величества государя Петра Алексеевича вам предписывается покинуть деревню и укрыться в лесу, что из припасов, орудий, фуража вы не сможете взять с собой, то следует уничтожить. — Слова, словно кислота, разъедали ему губы. Не этого перепуганного батюшку желал бы Сергей сейчас видеть перед собой, а парочку шведов, на которых можно было бы выместить досаду. Для Сирин подобные распоряжения оказались полнейшей неожиданностью — приказа она не читала.

— Но капитан, мы же не можем выгнать этих несчастных людей из их домов! — вполголоса попыталась она возразить.

Сергей только зубами заскрипел:

— Это приказ царя!

Сирин привстала в стременах:

— Это приказ труса, который не дерзает встать на пути у врага и дать отпор!

— Пускай мы тысячу раз против, это воля царя, и ей следует повиноваться! — Сергей резко повернулся к ней спиной и снова поглядел на священника: — Что ты стоишь? Позаботься, чтобы все вышли из своих домов и укрылись в лесах, или хочешь, чтобы солдаты вам помогли? У нас много дел, мы не можем торчать тут вечно.

Сирин предполагала, что крестьяне могут взбунтоваться, взяться за оружие — и что тогда? К ее удивлению, мужики, понурившись и повесив головы, разошлись по своим дворам, созывая жен и детей, женщины устало завязывали вещи в узлы, мужчины тем временем выгоняли из стойл домашний скот. На телеги нагружались провизия и домашний скарб, впрягалась корова или пара тощих лошаденок. Кое-что нести приходилось и маленьким детям — даже под невеликой ношей их шатало из стороны в сторону. Но никто не сказал ни слова поперек. Длинная цепь людей потянулась по дороге из деревни, батюшка и еще несколько мужчин остались, чтобы поджечь дома и сараи. Священник зашел в маленькую деревянную церквушку и вынес оттуда икону, завернутую в платок, затем взял факел и кинул его прямо на пол, смолистая сосна тут же занялась, и скоро церковь ярко запылала.

Сирин развела руками:

— Неужели мы ничем не сможем помочь этим несчастным? Они потеряли почти все добро, а того, что они взяли, им не хватит, чтобы пережить зиму.

Сергей представлял себе войну со шведами несколько иначе. А потому реагировал неожиданно резко:

— У нас нет времени, надо объехать остальные деревни. Да, пускай мы не можем превзойти шведское войско силой оружия, но должны помешать им проникнуть в глубь страны. Если они не найдут по пути ни продовольствия, ни корма для скота, им рано или поздно придется сдаться и повернуть назад.

Сирин растерялась:

— Что вы, русские, за люди такие?! Вы не дожидаетесь, пока враг опустошит страну, а делаете это сами. Во имя Аллаха, вы достойны только жалости и презрения!

Это было уж слишком! Сергей не успел понять, что он делает, как ладонь его с размаху врезалась в щеку Сирин.

Лицо обожгло, как огнем. Сирин прикоснулась к саднящему месту и с растерянностью поглядела на пальцы, испачканные кровью. Но через мгновение она подскочила, словно укушенная тарантулом:

— Русский пес! Тебе это даром не пройдет!

Сабля со свистом вылетела из ножен, но нанести удар Сирин не успела — между ней и Сергеем встал Кицак, схватил ее в охапку и развернул на месте:

— Нет, Бахадур! Ты не можешь обнажить оружие против своего командира.

На мгновение показалось, что Сирин в состоянии напасть и на своего соплеменника, но потом сабля выпала у нее из руки, а по щекам заструились слезы, которые она тщетно пыталась сдержать.

— Все в порядке, Кицак! — сказала она ему. Но взгляд, брошенный на Сергея, говорил, что удар этот она не забудет и не простит.

Внутри у Сергея царил полный разлад. Бахадур был последним человеком, которому он желал бы причинить боль, просто накопившийся гнев и разочарование искали выхода. Раскаиваться было поздно — мальчик не тот человек, который быстро простит его, а едва возникшая между ними дружба теперь разрушена до основания. Тем не менее Сергей хотел попросить прощения, заверить Бахадура, что он сделал это необдуманно, сам раздосадованный полученным приказом, однако когда он попытался подойти к мальчику, тот отвернулся, вскочил на жеребца и отъехал в сторону.

Кицак нагнулся, поднял драгоценную саблю, за которую Монгур-хан, не задумываясь, отдал бы половину своих лошадей, а то и больше, и протянул ее Сирин:

— Вот, возьми, ты забыл.

Сирин непонимающе уставилась на саблю, словно видела ее впервые, затем вырвала оружие из рук Кицака и сунула в ножны.

Ничего не видя от слез, она бросила повод, не заботясь о том, куда направится Златогривый.

Резкий свист заставил ее очнуться. Она едва успела свернуть на обочину, мир в глазах расплывался. Как в тумане, видела она карету, с бешеной скоростью несущуюся по ухабистой дороге, им едва удалось разминуться. Мужчина, сидевший внутри, высунулся из окошка и что-то выкрикнул, карета стала замедлять ход и скоро совсем остановилась.

Ко всеобщему удивлению, из кареты вышел сам царь. Несколько мгновений он с непроницаемым выражением лица смотрел на горящие избы, затем подозвал к себе Сергея:

— Ты, часом ли, не Тарлов, капитан рязанцев, который прошлой осенью был со мной на «Святом Никодиме»? Подойди сюда!

Сергей отдал честь. Царь махнул рукой в сторону деревни: