Хан Тенгри с севера. Негероические записки - [18]

Ближе к полудню жара становится невыносимой. Внутри палатки тоже пекло, хотя и другого рода. Я пытаюсь спрятаться в ней от прямых солнечных лучей, но не выдерживаю и пяти минут. Это всё равно, как уйти со сковородки в духовку. Наконец, меня осенило, и я накрыл палатку спальником. Теперь можно жить, плюс – спальник подсохнет. Жизнь в лагере течёт вяло, и лёгкое оживление наступает лишь тогда, когда кто-то новый поднимается к нам из первого лагеря или спускается с седловины. Вот, поднялись два британца, ведомые Моисеевым. Почему так мало? Произошёл естественный отбор, и часть британцев до второго лагеря не добрались. Затем, во второй половине дня, спустился с пика Чапаева какой-то мужик, не молодой, но крепкий, и народ бросился его поздравлять. Оказалось – это тот самый Иван Иваныч, который сегодня, первым в этом сезоне, взошёл на вершину. Его обступают со всех сторон, а он стоит и покачивается. Спросили, сколько часов он сегодня на ногах. Он попытался ответить, но слова застряли в горле, и он только безнадёжно махнул рукой. У нас с Эялем как раз поспел чай, и я налил пришедшему полную кружку, которую он выпил одним длинным глотком. Потом он вытер рот обратной стороной перчатки и посмотрел на нас уже осмысленно, явно приходя в себя.

– Откуда вы, ребята? – спросил он меня.

– Из Израиля.

– Да?! – его брови взлетели вверх от удивления. – Всю жизнь хожу в горы, а евреев-альпинистов ещё не видел!

Сказать, что я не обиделся за еврейский альпинизм, будет неправдой. Видно же по мужику, что человек он бывалый, много походил и всякое повидал. А вот, поди ж ты, – ни одного еврея... Я лишь молча пожал плечами.

Спустились и Володя с гидом, абсолютно выжатые. До седловины они не дошли, только выгребли на пик Чапаева и повернули обратно. Гид перегрузился, а Володю высота задавила. Он пьёт чай, наскоро собирается и уходит в первый лагерь.

Тягучий и бессмысленный день закончился феерическим закатом. Эяль ушёл спать в палатку канадцев, а я два часа воюю с примусом, пытаясь натопить воду на ужин. Примус воняет невыносимо, несмотря на то, что я распахнул настежь оба тамбура. Ложусь спать в обнимку с честно заработанной бутылкой тёплого чая и с неистребимым вкусом бензина во рту.

***

Вчера я чувствовал себя настолько прилично, что мы договорились с Эялем встать пораньше и сходить на Чапаева, но утром следующего дня я уже был, как труп. Всю ночь у меня раскалывалась голова, и я почти не спал, слушая, как порывы ветра бросают на мою палатку заряды сухого снега. Погода испортилась, и я тоже. Похоже, я таки наглотался вчера паров бензина. В 6 утра, по плану я должен был начать готовить завтрак, но это оказалось выше моих сил. Я понимал, что подвожу Эяля, но продолжал валяться в полной неподвижности, бездумно выдыхая столбики пара в морозный воздух палатки сквозь крохотное отверстие в затянутом капюшоне спальника. Спустя какое-то время послышалась неуклюжая возня в тамбуре, и Эяль ввалился в палатку. Он выглядел озадаченным и озабоченным.

«Эяль»– сказал я голосом умирающего лебедя – «я отравился бензином. Я не пойду на Чапаева, а буду сваливать вниз». Эяль поинтересовался, в какой именно степени я отравился, и я убедил его, что помирать не собираюсь. «Там не очень хорошая погода» – сказал он – «и ночью намело свежего снега. Не знаю, стоит ли мне идти наверх». Он говорил это слегка вопросительным тоном, как бы спрашивая совета. «Не знаю, не знаю» – ответил я – «на мой взгляд, мы выполнили свою программу, и не стоит тебе лезть туда в одиночку, но если ты решишь идти, я могу подождать тебя здесь». «А ты вообще можешь сам спускаться?» – оживился Эяль. «Без проблем!» – я безжалостно лишил его прекрасного повода не идти на гору.

В течение всей этой беседы я продолжал лежать, спелёнутый, как мумия, а Эяль раскочегарил примус и приготовил завтрак. Погода же словно издевалась над Эялем, резко меняясь чуть ли не каждую минуту. Тяжкие колебания омрачали его чело, пока мы вяло пропихивали в себя здоровую и полезную овсяную кашу. Наконец он решился и пошёл собирать рюкзак, а я остался кипятить ему воду на выход. Когда я разливал её по бутылкам, он вернулся и сказал, что погода ухудшилась, намело 20см снега, и он передумал. «Ну и прекрасно» – бодро отреагировал я на эту новость, и мы стали паковаться на спуск. Эялю пришла в голову замечательная мысль – оставить свой тяжёлый рюкзак здесь, в лагере, а вниз взять мой, который полегче, загрузив в него и свои и мои вещи. Собственно, вниз нам почти нечего было нести.

Я натянул на себя всю одежду, кроме пуховой, которая должна была остаться во втором лагере, и в 9.20 вышел вслед за Эялем, даже не пытаясь за ним угнаться. Было довольно прохладно, сеял снежок, и иногда набегали полосы тумана. Везде, где позволяло натяжение перил, я спускался дюльфером, а где не позволяло – просто шёл вниз спиной к склону, пристегнувшись к верёвке скользящим карабином. Снова пожалел, что нет ледоруба – если полечу, то лететь буду пару десятков метров до ближайшей станции или узла, а если станция или самостраховка не выдержат рывка, то гораздо дальше... Можно, конечно, навязать прусик, но это теоретически. На практике, когда верёвки часто связаны и нужно проходить узлы иногда по нескольку штук подряд, да всё это – деревянными пальцами в перчатках.. Будешь спускаться таким образом до второго пришествия. На скальном поясе, на перестёжке, я умудряюсь выщелкнуть «восьмёрку» из карабина, и чуть не теряю её. Подхватил в последний момент. Перед верхним первым лагерем встречаю идущих вверх корейцев и британцев. Целая колонна – человек 10, в сопровождении гидов. Приходится отстегнуться от верёвки и стать в стороне, пропуская этот хрипящий, сипящий и хекающий караван. Снова (в который раз!) ругаю себя за оставленный в первом лагере ледоруб.