Хам и хамелеоны. Том 2 - [61]

— Бред какой-то! Да это же невозможно! — не сдержался Рябцев. — Никто сюда не поедет. Да и зачем вам приезжие? Военных и здесь пруд пруди.

— Со здешними иметь дело невозможно, я тебе только что объяснил. Они заказ выполняют, поставленные задачи.

— Мой отец — гражданский человек. У него нет никаких связей и не было никогда, я уже говорил.

— Фамилия Белех тебе что-нибудь говорит?.. Генерал-полковник Белех? — спросил Кадиев.

Чеченец назвал фамилию бывшего начальника штаба округа. Рябцев отрицательно покачал головой.

— А Окатышев?

Рябцев вскинул на чеченца недоуменный взгляд, опять сделав вид, что слышит фамилию впервые.

— На нет и суда нет. Не сегодня, так завтра тебя здесь ждет то, что ты видел. Один раз смогу этому помешать, а в другой раз ситуация выйдет из-под контроля. Мне терять нечего. Подумай… Я не предлагаю тебе присягу нарушить, подлость какую-нибудь совершить против своих. Я предлагаю честную мужскую сделку… Сделаем видеозапись. Ты и я, вдвоем, — чеченец ухмыльнулся. — Ты всё объяснишь. Я передам запись. Всё просто.

Рябцев безнадежно покачал головой:

— Что вы собираетесь объяснять?

— Всё, что я только что сказал. Я изложу свои условия… с твоей помощью.

— Это нереально.

— Отец твой разберется. Не такой глупый, как ты, надеюсь. И объяснит кому надо. Согласишься — поможешь всем. Мне, своим и себе самому. А нет… — Не договорив, Кадиев пожал плечами и вновь заходил по блиндажу. — Меня обвиняют в торговле людьми… Меня и еще кое-кого в Москве. Но я не имею к этому отношения. Я хочу, чтобы там знали правду. Это будет первое, с чего мы начнем… — Кадиев достал какой-то листок и, обойдя вокруг стола, положил его перед Рябцевым. — Вот список. Никого из этого списка я никогда не видел и не знаю. Мои люди тоже… Кому-то хочется свалить на меня ответственность.

Рябцев пробежался по списку глазами. Значилось шесть фамилий. Две женские. Одна из них показалась знакомой.

— Лопухова? — спросил капитан.

— Да, из Москвы.

— Имен не вижу, — сказал Рябцев.

Чеченец достал другой лист и зачитал имена и фамилии вслух. Лопухова Мария значилась в списке последней. Стараясь не думать о неожиданном совпадении, Рябцев отрешенно кивнул.

— Я должен подумать, — сказал капитан. — Встречное условие… В ноябре трое моих подчиненных пропали. Хочу знать об их судьбе.

— При каких обстоятельствах пропали?

— При нападении на колонну.

— Почему ты решил, что я должен знать о них?

— Одного из них видели в лагере.

— Напиши фамилии, выясним… — без особого энтузиазма пообещал Кадиев и через стол подсунул школьную тетрадку с карандашом.

Рябцев вывел три фамилии.

Кадиев мельком взглянул на список, вырвал из тетради лист и спрятал его в нагрудный карман.

— Объяснять, думаю, не нужно, что всё это должно остаться между нами. Не все здесь захотят нянчиться с тобой, как я… — предупредил Кадиев. — Всё понял? Если что, расплачиваться придется жизнью. На раздумья у тебя нет времени. Завтра вечером — крайний срок. Я должен знать, да или нет…

Хаос и непредсказуемость, непролазная грязь, зловоние и нищета, целенаправленное и бессмысленное уничтожение всего живого, обесценивание жизни, и в то же время неодолимый, инстинктом диктуемый страх за свою шкуру… — вот и все, что скрывают под собой военные сводки и оперативные данные, вся та дымовая завеса, которая колпаком висит над театром военных действий и не позволяет увидеть действительность такой, какая она есть…

Прибегая к радикальным мерам, сгребая мусор в кучу, чтобы уничтожить всё то, что уже отжило или является уродливым с рождения… — только таким нехитрым способом можно расчистить место под что-то более жизнеспособное… Логика как будто бы железная. Однако, глядя на вещи со стороны, трудно бывает вникнуть в их суть. Это правило тоже было железным. Так уж устроен человек: своя рубашка всегда ближе к телу.

Зло навязывает непротивление и повиновение — как себе, так и вообще. И понять, что оно иррационально и разрушительно, осознать все ужасающие последствия безграничного господства зла можно, лишь испытав его воздействие на собственной шкуре. Зло с начала времен навязывает себя как законную и единственно возможную форму бытия. Но, в отличие от добра, своей противоположности, оно почти всегда безлико. Некоторые даже сомневаются в том, что эта древняя, могучая, мощная сила — и есть зло. Открыть глаза сомневающемуся в реальности зла может только прямое столкновение с ним. Потому что одно дело — знать, что так было и что так будет еще не раз. Другое дело — оказаться соучастником, собственными глазами заглянуть в ад, стать свидетелем того, как адские жернова перетирают судьбы людей в порошок, но при этом не быть в состоянии что-либо изменить…

Личный предел лишений всегда кажется пределом абсолютным. Видимо, поэтому до сознания с трудом доходит, что кто-то другой, оказываясь в аналогичной ситуации, может быть в равной степени восприимчив к боли. Еще труднее представить страдание другого уровня, превышающее твое собственное. Где-то здесь, по-видимому, заложен предел, переступить через который большинству простых смертных просто не под силу…

День назад, когда