Халхин-Гол. Исследования, документы, комментарии - [14]

4 марта. Ездил в Осаку, оживление: резкое увеличение солдат с самыми разнообразными петлицами: без сомнения, и здесь мобилизация…

6 марта. Сегодня состоялись проводы мобилизованных… В одиннадцать часов из ворот казармы вышло около 300 солдат, окруженных верховными офицерами и жандармами, а впереди всех, надувшись как мышь на крупу, едет начальник Вакаямской жандармерии; учащиеся по команде учителей машут бумажными флагами и кричат три раза "банзай". Особенного энтузиазма нет… Из Осаки сегодня также отправлено несколько поездов с войсками, станции назначения никто не знает, военное командование держит это в большом секрете, даже офицеры полка не знают, хорошо поставлено дело!

За весь день вышел только на 30 минут «за покупками». У дома дежурит шпик. Сегодня меня охраняют с исключительным вниманием, сегодня меня не отпускают ни на шаг одного…

7 марта. Во время учения ко мне подошел командир батальона Сато и сказал, что было замечено жандармерией, что я сделал несколько снимков, относящихся к мобилизации, а он, Сато, не заметил этого и получил нагоняй; жандармерия требует, чтобы после проявления лента была представлена в жандармское управление; я ответил Сато, что снимки производил только в субботу 5-го марта и лента внутри аппарата; съемку я производил в присутствии командира бригады и всего офицерского полка, что ничего, относящегося к мобилизации, не снимал. Во избежание кривотолков, недоразумений я вынул ленту из аппарата и передал ему, чем он был страшно смущен и сказал, что "они" хотели бы видеть проявленную ленту. Тоже нашли дурака!…Словом, лента погибла, но никакого повода к придирке дано не было!

8 марта. Сегодня во время вечернего учения был невольным свидетелем избиения солдат, бил командир полка полковник Отани хлыстом по голове, бил со страшной злобой, избиты были старший унтер-офицер и солдат; поводом к избиению послужили сущие пустяки… Признаюсь, я еле удержался от того, чтобы схватить полковника за руку…

Несколько позже полковник Отани сказал мне, что 4-я дивизия является одной из худших в Японии. В беседе с ним же я уловил какое-то беспокойство в действиях японских войск под Шанхаем…

20 марта. Вероятно, в связи с шанхайской операцией в полку усилилась жестокость по отношению к солдатам, причем она поощряется командованием полка…

31 марта. В июле прошлого года я закончил свои рабочие тетради и привез их в Токио, чтобы спросить у т. Кука[55] о характере наиболее рационального изложения и обработки; т. Кук решил взять на себя редактирование; но в силу занятости (я далек от мысли упрекать или обвинять т. Кук, к которому отношусь с большим уважением) т. Кук этого сделать не смог, и 30 января с. г. я был вынужден взять тетради обратно и приступить к обработке самому. Короткий срок — до 15 марта не позволял мне отредактировать свою работу, а газеты ежедневно подхлестывали[56], требуя скорейшего окончания. Я думаю, что было бы весьма полезно отпечатать мою работу в виде брошюры…»[57].

По поводу своих записей Покладок высказывал мысль о том, что было бы «полезно отпечатать мою работу в виде брошюры "Библиотеки командира и красноармейца", что принесло бы пользу нашему комсоставу и красноармейцу Дальнего Востока»[58].

Таким образом, можно заключить, что руководители ВКП (б) и советского правительства, с одной стороны, открыто разоблачали агрессивность Японии, подчеркивая, что самурайская военщина, одержимая фанатизмом, является орудием экспансии, насилия и войны, а с другой, втайне поддерживали с ней военные, политические и экономические контакты.

В архиве также сохранились дневниковые записи и другого советского военного стажера РККА в японской армии Вишневецкого, который сообщал в Москву в январе — апреле 1933 г. о том, что с большим подъемом проходит призыв новобранцев. Призыв также служит установлению связи между населением и армией. Родственники призывников знакомятся с жизнью воинских подразделений, их командирами, начинают проникаться интересами армии; несомненно, что это одна из причин того исключительного положения военнослужащих в стране, особого почтения к ним.

Вишневецкий сделал вывод о том, что его положение в японской армии «определяется отношениями государств и силой Красной Армии» и что «в нынешнем положении ей, Японии, пожалуй, не к лицу задираться». Настроение в Японии, по его мнению, таково, что все зовут к разрыву с СССР, а некоторые требуют проучить и Америку и убрать ее флот и ее руки от Китая.

Характеризуя японского военного министра Араки, Вишневецкий писал: «Он не просто авантюрист, он пойдет на всякую авантюру и потянет за собой очень многих, но пойдет с фанатическим убеждением и такой же решительностью. Его популярность в армии очень велика, велика и в стране». Вишневецкий обращал внимание также и на факт «усиленного обучения японцев химделу». Он подчеркивал, что армия вдохновляется верой в императорскую Японию и полна решимости бороться под знаменем защиты империи[59].

В начале 1930-х гг. отношения между СССР и Японией в военной области активно развивались. Так, рассматриваются и получают положительное решение планы взаимного прикомандирования к военным академиям и советских, и японских стажеров, прикомандировываются советские и японские офицеры соответственно к советским и японским частям; обе стороны выражают стремление расширить районы пребывания прикомандированных. В частности, рассматривалась возможность перемещения капитана Хорике из 3-го артиллерийского полка, дислоцированного в Симферополе, в Ленинград или Москву