— Ага! — раздалось над его головой. — Две минуты! Бы! Две еще.
Антарктида. Больше всего Стасик боялся увидеть на этом снежном блюде точечки пингвинов. Уже в стратосфере? Коленки пилота так больно сдавили ему бока, что Стасик запищал, тут же устыдился своего писка и ту* же взлаял, снова не сдержавшись. Вот так, обливаясь слезами, против воли сыпавшимися из-под пушистых ресниц, он и прожил эти две минуты.
Когда клещи, вонзившиеся в ребра, ослабили хватку, он почувствовал, что и болтанка почти прекратилась.
Одновременно на иллюминаторы выплеснуло серо-синюю муть, и Стасика вдавило в штурманское кресло.
Пилот перелетел через его голову и с грохотом упал где-то за спиной. Успел ли он ввести программу? Требуется ли ручная корректировка?
— Эй… — разлепил губы Стасик. — Что нужно делать?
Он даже не знал, как зовут пилота. А тот подло молчал. Зуммер. Вспыхнул транспарант. Аварийная ситуация. Требуется ручная корректировка.
Стасик решил не впадать в панику. Мыслить логически. Клавиша? Он ткнул первую попавшуюся. Кабина погрузилась во тьму. Черт. Нужная клавиша должна находиться не здесь, а где-то перед пилотским креслом.
Перегрузка — этак два «же». Или больше? Стасик повернулся, собираясь перебраться, в пилотское кресло.
Раздался ощутимый треск костей. По-прежнему обливаясь слезами, он пополз, упираясь головой в край панели. Это не клавиша, не кнопка. Должен быть какой-то рычаг или рукоятка. Перемещаются в пространстве дюзы. Вот рукоятка. Куда двигать? Мы летим вниз. Нам нужно — вверх? Рукоятку — вверх!
Куда, стой… Посмотри в иллюминатор. Все равно. Не успеешь, не сумеешь. Вода. Мягкая посадка.
«Аполлоны» приводнялись. Задрать нос корабля. Глиссировать, черт побери! Наплевать, рукоятку до отказа — вверх. Еще что-нибудь нажать?
Стасика отшвырнуло от панели, на водяную каплю от раскаленной сковороды. Возможно, он сломал спинку пилотского кресла. Возможно, ломаясь, она самортизировала — во всяком случае, дух из него не вышибло.
Хотя в это мгновение показалось, что полетели брызги… Стасик с брызгами вылетал сам из себя… А потом все успокоилось и началось медленное приятное покачивание. Оно-то Стасика и доконало. Сморило. Он уснул, не обтерев с лица слюни и слезы.
В окнах погас день. Обвившие тело змейки шнуров и кабелей обмякли, никелированные прутья дистракционных аппаратов провисли, наконец, вся тяжесть дневных переживаний и забот отлетела. Устал Стасик. Больничная машинерия еще не научилась выводить из организма скапливающиеся за день токсины усталости.
А если б медики все же овладели ободряющей технологией? Эра всеобщего кайфа. Всем хорошо. Все свежие, рьяные, жовиальные. Революция в человеческом обществе.
Говорят, самым революционным и одновременно гуманным шагом в нашей истории явился переход к рабовладению. Пленных перестали убивать и поедать. Их начали эксплуатировать. Но первому в мире рабовладельцу пришлось ой как туго. Нужно было драть из себя жилы, чтобы прокормить до нового урожая не только себя и свою семью, но и нового едока — живое орудие, «живого убитого». И сам-то великий гуманист жил до этого впроголодь, примитивными своими землековырялками обеспечивая себе лишь балансирование на грани дистрофии. А тут — еще один рот… Ученые до сих пор не могут понять, как древнему земледельцу удалось вывернуться наизнанку и обеспечить стартовый харч для раба. Теоретически при тогдашнем уровне земледелия это было абсолютно невозможно. Но ведь вывернулся как-то! А на следующий год, с нового урожая уже полегче стало, раб и себя обеспечивает, и хозяину подкидывает, дабы у того образовались досуги на создание мраморных шедевров античности. Жить стало лучше, жить стало веселей.
А вдруг да не лучше? Ведь человек — существо ненасытное. Ему всегда требуется чуть-чуть больше, чем он может себе позволить. Хочется продуктов без химии, телеэкран стереотактильный, жилплощадь в благоприятной климатической зоне — хочется жить все более и более пo человечески. Значит, надо подрабатывать, найти совместительство или пролезть на полторы ставки… В общем, человек обречен вечно выворачиваться наизнанку, драть из себя жилы, умучиваться до крайней степени озлобления на несправедливое устройство мироздания… и накапливать в себе токсины зеленой тоски, черной зависти и желтой безнадеги: вот вам и «алгоритм зла». Засыпаю я уже, что ли?
Простыня невесомо шевелилась под спиной. Стасику показалось, что он взлетает, тихо возносится над ложем своей скорби. Попытался как-то помочь этому вознесению, но трудное шевеление суставов никак не отразилось на медленной и чудесной нюктолевитации. Нужно было просто отдаться тому, что днем дремало в нем, а ночью проснулось и волхвовало, возносило, стремило вверх, прочь из хлопчатобумажного неуюта заштампованного больничного белья, из прищемляющих складок наволочки. Вот уже ощутились сантиметры звенящей пустоты между ним и постелью, вот уже покинули его клеточно привычные вес и объем, протяженность и воспоминания. Теперь можно было смотреть сон, а если получится, то и храбро в нем участвовать.
Холодные ступни прикоснулись к линолеуму. Как приятно вытянуться, ощутить вертикаль… а вместе с ней и нездоровую увесистость тела. Эге, так это не сон? Задремал было, утерял телесность, да оклемался?
