Хакер - [37]

— Никотиныч, в меня стреляли! Мы уезжаем! Немедленно, сейчас же!

В квартире было тихо. Дневной свет струился через полузадёрнутые шторы, которые из-за гуляющих по квартире сквозняков с лёгким шуршанием скользили по полу, то плотно прижимаясь к батареям, то вздуваясь, словно наполненные ветром паруса; яркие солнечные пятна бегали по паласу, креслам, по разноцветным щитам и копьям, украшавшим большой африканский ковёр на стене.

В коридоре стоял полумрак. Только небольшой квадрат гладкого паркета перед дверью ванной был освещён тусклым электрическим светом. Из туалета доносилось журчание воды. Дверь в ванную комнату была нараспашку. Изящный шпингалет висел на одном шурупе, остальные были выдраны «с мясом». Из большой импортной ванны с гидромассажем торчало огромное копьё с рукоятью, украшенной замысловатой резьбой, оно слегка приподнималось и опускалось, покачиваясь, словно было воткнуто в спину вздыхающего кита. На самом деле оно торчало из груди человека, который был подтоплен тяжестью копья и словно парил в воде около дна ванны, раскинув руки. Струйки воды, вырывающиеся из массажных отверстий в боках ванны, покачивали тело. Вода была окрашена в бурый цвет, будто в ней долго варили свёклу. Глаза человека были открыты, они давно остекленели, подёрнулись белесой плёнкой и сквозь толщу воды безжизненно смотрели в потолок. На его седой голове красовался панковский «ирокез», чем-то похожий на коровий рог, он неторопливо и плавно покачивался в воде, словно рыбий хвост. Гоша лежал в ванне второй день.

ALT

Небольшой посёлок, раскинувшийся на холмах вдоль небольшой речушки, был погружен в осенний утренний туман. Кое-где в окнах уже горел свет, из печных труб поднимался к небу жидкий дым. Те дома, которые были ближе к реке, в низине, полностью утонули в пелене тумана. Казалось, что дым поднимается прямо из земли, словно по берегам лениво курятся десятки маленьких вулканов.

Третьи петухи своё откричали, и было тихо. Разве что изредка скрипнет колодезный ворот, спросонья тявкнет собака или негромко хлопнет калитка. Но вот из-за холма послышалось тарахтение. Неуклюжий «пазик» перевалил через вершину, высветил фарами кусок дороги и медленно покатил вниз, к посёлку.

Он остановился на небольшой поселковой площади. По периметру площади стояли слегка скособочившиеся деревянные магазинчики, посредине — невзрачный серый памятник погибшим в боях с фашизмом. Двери автобуса с лязгом отворились, и из автобуса вышли двое — Лобстер и Никотиныч. У Никотиныча на плече болталась большая дорожная сумка, у Лобстера — его любимый рюкзак. В руке Лобстер держал небольшой пластиковый короб. Из короба доносилось жалобное мяуканье. Автобус фыркнул, обдал их сизым дымом и укатил в начавший рассеиваться под розовыми лучами зари туман.

— Да заткнись ты, Триллер! — раздражённо сказал Лобстер.

— Вот она, альма матер, мать твою! — вздохнул Никотиныч, оглядывая площадь. — Ничего за двадцать лет не изменилось. — Помолчал немного, сплюнул. — И дерьмом всё так же пахнет.

— А телефонная линия здесь есть? — поинтересовался Лобстер — его потряхивало от утреннего холода и недосыпа.

— Ну а как же! Должна быть, — неуверенно сказал Никотиныч.

— Смотри! А то сегодня же отсюда свалим! Веди, Сусанин.

— Покажу тебе сейчас местный парадиз, — подмигнул приятелю Никотиныч и повёл Лобстера вниз, к реке.

Туман уже почти рассеялся. Река неторопливо несла свои воды. Противоположный берег зарос тростником и камышами, а тот, на который они вышли, был чист — только кое-где из воды торчали верхушки водяных растений. Узкие деревянные мостки уходили в реку на одну треть её ширины. Речной поток неторопливо огибали покрывшиеся тиной деревянные столбы.

— Ну что, будешь? — спросил Никотиныч, кивнув на реку.

— Купаться? Ты что, глюкнулся? — возмутился Лобстер. — Холодина какая — пар изо рта идёт!

— Как хочешь, — пожал плечами Никотиныч и стал расстёгивать брюки. — Подержи, чтоб не отсырело.

Лобстер принял его одежду, перекинул через руку. Никотиныч, оставшись в длинных трусах, заухал как филин, стал звонко хлопать себя по животу и ляжкам, приседать и размахивать руками, потом сорвался с места, понёсся к мосткам. Деревянные отсыревшие доски громко запели под его ногами. Он нырнул, разорвав тишину речной глади громким всплеском.

Лобстер присел на корточки и стал рассеянно наблюдать за рекой — хотелось спать. Никотиныч вынырнул, отфыркиваясь, поплыл к противоположному берегу.

Лобстер вдруг представил себе, что будет здесь через каких-нибудь полтора-два месяца, когда мороз накрепко скуёт реку, оденет её в ледяной панцирь. Сначала и без того неторопливое течение замедлится, вода станет тягучей, масляной, как глицерин, но ещё будет сопротивляться холоду, упрямо пробивая себе дорогу в неглубоком русле, но потом сдастся, встанет и начнёт снизу нежно облизывать пока ещё тонкий лёд, потихоньку наращивая его. Изо льда около берега будут торчать верхушки водяных растений, которые побуреют, промёрзнут и станут хрупкими, как ёлочные игрушки. А поселковые протопчут через реку десятки узких тропинок и будут шастать через реку взад-вперёд — в магазины, в гости, в школу.