Хаджи - [181]

Вмешались банды федаинов. Они устраивали кражи материалов, а потом ввели службу безопасности для предотвращения дальнейших краж. От отца и других арабских лидеров федаины требовали создания подпольного завода по изготовлению оружия и боеприпасов.

Имамы из мечетей тоже не остались в стороне. Духовенство требовало огромных взяток, угрожая проповедями мешать работам.

Хаос порождал хаос.

В сознание наших людей вдолбили мысль, что ЮНРВА — это их новое правительство, некий отец-волшебник, который и должен о них заботиться. Вместе с тем они не желали никакой ответственности перед ним или улучшения жизни своих семей. ЮНРВА позаботится. Разве они не заслужили этого потерей своей земли?

Хотя именно ЮНРВА обеспечивало сердцебиение жизни, на него без конца жаловались. Разве ЮНРВА не должно быть предано борьбе за возвращение их в свои деревни? Чем тогда ЮНРВА отличается от тех иноземных захватчиков, что принимали решения об их жизнях?

Я видел, что уныние овладевает хаджи по мере того, как тон его встреч становился все более безобразным.

— Нет, Ибрагим, — кричали его шейхи, — мы не возьмем и капли воды из Иордана, это значило бы пойти на соглашение с евреями. Мы скорее умрем от жажды, чем разделим с ними воду.

— Послушай, Ибрагим. Если мы построим фабрики в Иерихоне, разве это не станет для евреев знаком того, что мы приняли наше изгнание?

Когда был уже на ходу план ЮНРВА благоустроить лагерь посадкой деревьев и садов, строительством игровых площадок, устройством уличного освещения, появились разъяренные толпы.

— Смерть ЮНРВА!

— Смерть агентам империализма!

ПРОДУКТОВАЯ КАРТОЧКА, ВСЕМОГУЩАЯ, ДРАГОЦЕННАЯ ПРОДУКТОВАЯ КАРТОЧКА!

Обманывать ЮНРВА стало образом жизни. Когда рождался ребенок, мать регистрировала младенца ради продуктовой карточки. На следующий же день еще одна женщина из той же семьи регистрировала того же ребенка и получала еще одну карточку. Младенцы в данном клане подчас были зарегистрированы под несколькими именами.

Никто из работающих не сообщал об этом. О смертях никогда не сообщали, чтобы сохранить карточку умершего. Любая семья, которой удалось покинуть Акбат-Джабар, сохраняла в лагере свой адрес, а с ним и продуктовую карточку. Бедуины, откочевывая к себе в свой бескрайний мир, сохраняли свои адреса и кочевали обратно каждый месяц, чтобы забрать пайки.

Посредством рэкета кое-кто достиг богатства и жил теперь в Восточном Иерусалиме или Наблусе. Они являлись в лагерь, подчас на собственных автомашинах, чтобы получить свои пайки.

Обнищавшие крестьяне из Иордании и Западного Берега просачивались в лагеря под видом беженцев. Лишние продуктовые карточки вовсю продавались на черном рынке.

Когда предложили стройматериалы, чтобы починить наши хижины, этим мало кто озаботился. «Мы не позволим евреям считать, что строим себе постоянные дома».

И наоборот, разбогатевшие из числа торговцев черного рынка возводили себе небольшие виллы прямо посреди нищеты Акбат-Джабара.

Численность беженцев взорвалась. В начале войны полмиллиона арабов оставили свои дома. Теперь их численность увеличилась до миллиона и все еще росла. Точный подсчет стал невозможным, так как арабские администраторы в ЮНРВА закрывали глаза на злоупотребления.

Я не знаю точно, в какой момент и почему началась самая сильная волна демонстраций, но что из того? От бунта нас всегда отделяла лишь искорка. В большинстве случаев бунт начинался со школы. Учителя стали для нас важнее родителей и полностью контролировали сознание детей. Мишенью обычно служила штаб-квартира ЮНРВА, а раз уж демонстрация началась, то неизвестно, чем она кончится.

«Бедственное положение», «день бедствий», «изгнание» — подходящий повод для демонстрации. В остальном — страх, боязнь сокращения пайков, боязнь эпидемии, боязнь, что запоздает водовозка. Когда в амбулатории сокращали часы работы из-за нехватки персонала, за этим вскоре следовала демонстрация.

Как-то вечером во время бунта подожгли амбулаторию, а хаджи Ибрагима обвинили в том, что он — орудие сионистов. Амбулаторию подожгли из-за того, что срочно ввезли вакцину, принятую от Израиля, чтобы подавить вспышку холеры.

На следующий день мы отправились к Перу Ольсену, он забаррикадировался под охраной Арабского легиона. На столе лежало его заявление об уходе.

— Кончено, хаджи. Иерихонский проект официально мертв, — сказал он.

— Если вы хотите прекратить бунты, — сказал мой отец, — то начните выдавать продовольственные карточки. Это их прекратит.

— Я не могу уследить за всеми играми, которые здесь разыгрывают, — гневно сказал Ольсен дрожащим голосом. — Это за пределами человеческого разума и терпения. Я уезжаю.

— Мне жаль, что вам пришлось так плохо о нас думать, Пер. Вы нас проклинаете, не правда ли?

— Нет, друг мой, это система работает не так. ЮНРВА не желает, чтобы в ее машину бросали гаечные ключи. Слишком многим чиновникам надо поискать честной работы. Это сгладится. Разве вы не знаете, что в конце концов вину свалят на евреев. Вы старались, хаджи Ибрагим, но вы же все это время знали, что произойдет.

— Боюсь, что так, — тихо сказал отец.

Полные боли, мы шли домой из штаб-квартиры ЮНРВА. Тогда-то я и заметил, что отец начинает стареть. Он остановился и оглянулся кругом. Несколько кольев на каменистом поле обозначали контуры большой опытной фермы, так и не давшей урожая. Несколько разрушающихся фундаментных бетонных блоков с торчащими из них стальными прутьями — это все, что осталось от фабрик, так и не выработавших и одного рулона ткани.