Хабаров. Амурский землепроходец - [8]

Людей, возвращавшихся из-за Каменного пояса и разочаровавшихся в сибирском житие, Хабаров встречал редко. Переселенцы в основной своей массе всё же приживались в Сибири, втягивались в казачью службу, успешно занимались промыслами, растекались по необъятным сибирским долам, уходили на дальние реки. Возвращались единицы, либо явные неудачники, либо покалеченные и израненные в схватках с диким зверьем или же немирными инородцами.

Общение с различными людьми не заставило Ерофея Павловича проникнуться желанием верстаться в казаки и отправляться за Каменный пояс в составе очередной партии государевых людей. По складу своего характера он предпочитал самостоятельность. Службе и участию в военных походах под началом какого-нибудь казачьего сотника или атамана Хабаров предпочитал самостоятельный промысел, охоту на пушного зверя.

С большим интересом он расспрашивал собеседников о северной Мангазее, центре обширного промыслового района, допытывался и у Герасима Югова, которому уже доводилось промышлять пушного зверя в районе Мангазеи, наняв для этого опытных охотников.

   — Интересуешься Мангазеей, Ерофей? — спросил он напрямую, выслушав Хабарова.

   — Интересуюсь.

   — А коли так, поступай ко мне. Будешь моей правой рукой. Как вскроются реки, отправимся туда.

Ерофей не ответил немедленным согласием, а продолжал расспрос.

   — На первых порах Мангазейский край был богат пушным зверем, — отвечал Герасим, — а как хлынула туда волна промысловиков, но зверя, особливо соболя, сильно поубавилось.

   — Есть ли тогда смысл отправляться туда?

   — Пока есть. Пушного зверя хоть и поубавилось, но всё же он не перевёлся. На нашего брата хватит. Так согласен завербоваться ко мне в отряд?

   — Подумаю.

   — Ишь, какой ты тугодум.

   — А Мангазея-то большой город?

   — Скорее поселение, но об этом тебе лучше расскажет отец Досифей. Инок Михайло-Архангельского монастыря, самого старого в городе.

   — При чём тут какой-то монах? Я же Мангазеей интересуюсь.

   — А он и есть живая история Мангазеи. С первого дня её основания был настоятелем тамошнего храма. Тебя в ту пору ещё на свете не было. При нём Мангазея сгорела дотла вместе с храмом. Досифей — он в ту пору ещё не был монахом — подымал церковь из пепелища. А уж после, как овдовел, состарился, он решил принять монашеский сан. Посети его, порасспроси.

Ерофей Павлович последовал совету Герасима. Расположение Великого Устюга он знал хорошо и без расспросов добрался до Михайло-Архангельского монастыря.

Город вытянулся длинной полосой вдоль левого берега Сухоны. Несколько ниже города эта река сливалась-с другой рекой, Югом, вместе они образовывали Двину. Ерофей Павлович знал, что Югов прозывался так потому, что его отец проживал прежде в выселке на берегу реки Юг, пока не переселился с семьёй в Великий Устюг. Так его и стали прозывать Юговым. Это прозвание передалось его сыновьям и внукам.

Юго-восточная, сравнительно небольшая часть города, напоминающая своими очертаниями остроконечный треугольник, составляла крепость-городище. Здесь находились воеводский двор, тюрьма, амбары с государственными припасами, сторожевая изба, пороховой погреб.

Из городища через Спасско-Городищевские ворота можно было попасть в основную часть города — посад. Наиболее важные деловые постройки, торговые ряды, гостиный двор, таможенная изба, другие учреждения воеводства тяготели к берегу Сухоны. Основная часть посада застроена обывательскими домами, в которых обитают купцы, ремесленники, чиновный люд, духовенство, разная городская голытьба. По всему городу разбросано много храмов, все деревянные. Пора каменного строительства ещё только приближалась. Большинство храмов было небольших. Редко основной подкупольный барабан дополнялся по краям малыми барабанами, увенчанными луковками.

Возле торговых рядов толпился разношёрстный народ, подъезжали санные подводы с товарами. Хабаров миновал оживлённую часть города и вышел в его северную часть к Архангельским воротам, к бревенчатой стене. За воротами открывалась снежная равнина, скрывавшая белым слоем луга и огороды. Дорога упиралась в скованный зимним льдом ручей. За мостом оказались потемневшие от времени ворота монастыря.

Монаха Досифея Хабаров отыскал в келье за молитвой. В ней пахло расплавленным воском, перед иконами мерцали лампады. Обитатель кельи, одряхлевший, сгорбившийся, поседевший старец, приходу посетителя обрадовался: как-никак это внесло разнообразие в монотонную монашескую жизнь. Заговорил бойко, оживлённо:

   — С чем пожаловал, сын мой?

   — Да вот, отец Досифей... Наслышан я, что довелось тебе послужить в Мангазее.

   — Это верно, довелось.

   — Намереваюсь и я податься в Мангазею. Не расскажешь ли, что ждёт меня там?

   — Край сей суров, стужа зимняя зело лютая. Летом гнус донимает. Но коли будешь трудиться в поте лица, со всеми напастями справишься. Господь благоволит к трудолюбивым. Я ведь прибыл на реку Таз, когда только закладывалось городище. Это было ещё в правление государя Бориса Фёдоровича Годунова, а спустя время до нас дошли слухи о самозванце, и о нашествии поляков, и о Великой смуте. Своими руками я первый храм мангазейский рубил, взяв в руки топор. Правда, храмом его трудно было назвать. Часовенка убогая. А вот когда потом население города стало расти, то среди прибывших отыскались и добрые плотники. Возвели отменный храм. Напоминал он устюжские церкви — шестигранный столп, увенчанный луковкой. А когда народу ещё поприбавилось, появился и второй храм.