Гвардейская кавалерия - [87]

— Это мне тоже — в общих чертах — понятно, — скорчил недовольную гримасу Ник. — А ты, внучок, не забыл, часом, что мои жена и дочь (следовательно, и твои близкие родственницы), находятся в заложницах у некоего Ахмета? С этим-то как быть — без должного применения профильных навыков и умений?

— Мы уже всё исправили. Заложницы освобождены. Ахмет…э-э-э, навсегда исчез. Впрочем, как и все его ближайшие родственники. С вашей компанией тоже всё нормально, её финансовая состоятельность полностью восстановлена.

— Значит?

— Значит, можете смело возвращаться к прежней мирной жизни. Живите, любите жену и дочку, занимайтесь бизнесом. Но повторяю: за вами будут очень внимательно присматривать. Пойдёмте, Николай Андреевич, к шоссе, там вас ждёт машина…

К шоссе они шли через старинное пригородное кладбище: узкие гравийные дорожки, засыпанные разноцветными опавшими листьями, разномастные памятники-кресты, скромные и помпезные оградки, высоченные корабельные сосны и приземистые рябины, густо облепленные ярко-алыми ягодами.

В одном месте новоявленный внук, слегка придержав Ника за локоть, кивнул головой в сторону скромной неухоженной могилы.

Стандартная тёмно-красная гранитная плита, покрытая светлыми прожилками кварца, а на ней надпись: — «Никита Андреевич Иванов, 1910–1974».

Ник недоумённо уставился на Тимофея:

— И как же это понимать?

Тот, неопределённо пожав плечами, пояснил:

— А здесь покоится настоящий Никита Андреевич Иванов. Ну, тот, которого вы «вытеснили» тогда, в 1937-ом году…. Никогда не задумывались о его Судьбе?

— Почему же, задумывался. И неоднократно. Даже спрашивал у Мессинга, но тот упорно молчал. Или не знал, что ответить. Или…. Как жил мой «двойник»? Как умер?

— Как жил? — Тимофей задумался. — Наверное, никак…. Как можно жить в психушке? На свободе Никиту Андреевича нельзя было оставлять. Расстрелять его тоже не решались, так как чётко понимали, что он незримо связан с вами. Боялись навредить, короче говоря…. А умер он скоропостижно, восьмого ноября 1974-го года, одновременно с Вольфом Григорьевичем Мессингом.

— Понятное дело, — негромко пробормотал Ник. — Бывает, чего уж там…

Кладбище осталось позади, под ногами раскинулся тёмно-серый асфальт широкого пригородного шоссе.

В сорока-пятидесяти метрах от них мягко затормозила светло-голубая иномарка.

Из салона автомобиля вышла красивая черноволосая женщина.

«Жёнушка твоя, братец», — отметился очередной репликой непоседливый внутренний голос. — «Не про неё ли тебе мексиканская гадалка толковала? Мол: — «Первая любовная линия, которая временно «истончилась», а потом вновь «очнулась от дрёмы» и «проследовала дальше», вплоть до самой доски гробовой…». Интересная такая версия, ничего не скажешь. А ко всяким Предсказаниям и Пророчествам, между прочим, следует относиться с почтением. Как бы так оно…».

Вслед за женщиной машину покинула маленькая девочка — славная такая, со светлыми кудряшками.

— Папка! — что есть мочи закричала девчушка и побежала к Нику, вытянув вперёд тоненькие ручки. — Папка, как давно тебя не было! Где же ты пропадал?

«Где я только не пропадал», — шагая навстречу дочери, мысленно усмехнулся Ник. — «А самое удивительное во всей этой истории то, что я, вопреки всему и вся, почему-то остался жив…».

Бережно обнимая хрупкие дочкины плечи, он тихонько прошептал в её маленькое розовое ушко:

— Я путешествовал, Иришка. По всяким и разным Временам…. А у тебя, родная, что нового?

— У меня? — слегка отстранилась дочка. — Много чего…. Помнишь, папочка, ты мне рассказывал про Че Гевару?

— Помню, конечно.

— Так вот. Я про него стишок придумала.

— Зачтёшь?

— Не вопрос, как ты любишь говорить. Слушай…

Эрнесто Че Гевара

Во сне ко мне приходит.

Конечно же — не часто,

Лишь пару раз — за год.

На краюшек кровати

Садится и болтает

Со мной — о всяком разном,

Те ночи — напролёт.

И я с ним — поболтаю,

И поделюсь — чем надо.

И анекдотов свежих

Ему нарасскажу.

А он, вздохнув тихонько,

Ладонь свою положит

На лоб мне, и прошепчет:

— Крепись, моя сестра…

И я креплюсь, стараюсь,

И жизнь — течёт рекою.

А если — очень трудно

В незваной суете,

С портрета, что на стенке

Висит — как себя помню,

Эрнесто Че Гевара

Подмигивает мне.

И мы — прорвёмся, братья!

И мы — прорвёмся, сёстры!

А негодяи эти, конечно, не пройдут.

Всё потому — что где-то

Эрнесто Че Гевара

Сидит себе — на облаке,

И семечки грызёт…

— Отличный стишок. Просто замечательный, — похвалил Ник, а про себя подумал: — «Встретимся мы ещё с тобой, Эрнесто. Обязательно. В 2026-ом году. На баррикадах. Или же в рядах Гвардейской кавалерии. В том смысле, что плечом к плечу. И до последнего патрона…».

Конец трилогии