Гвардеец Барлаш - [32]

Заметив, что он нерешительно смотрит на бумаги, Дезирэ снова заговорила:

– Одно, написанное на цветной бумаге, адресовано мне. Вы можете его прочитать, раз я разрешаю.

Из этого письма Луи узнал, что Шарль, во всяком случае, не убит, и Дезирэ издала какой-то странный, короткий смешок.

– Прочтите другие, – предложила она. – О, не надо колебаться! Не стоит быть столь щепетильным. Прочтите одно, верхнее. Одного довольно.

Окна были открыты, и утренний ветерок, играя занавеской, доносил веселый звон ганзейских дней. Колокола, по приказанию Наполеона, ликовали по поводу новой победы. Пчела, монотонно жужжа, попала в окно, облетела вокруг комнаты и, отыскав выход, снова улетела, и ее жужжание удалилось, растворяясь в сонных звуках.

Д’Аррагон медленно читал письмо без подписи, а Дезирэ, сидя за столом, наблюдала за ним.

– Ах! – воскликнула она наконец, и ее голос зазвучал презрительно, как при мысли о чем-то недостойном. – Шпион! Вам так легко оставаться спокойным и скрывать все, что вы чувствуете!

Д’Аррагон медленно сложил письмо. То было роковое послание, написанное в верхней комнате дома сапожника в Кенигсберге на Новом рынке, где липы доросли до самого окна. В нем Шарль очень легко отзывался о жертве, принесенной им, – разлуке в день свадьбы с Дезирэ по приказу императора. Это была действительно величайшая жертва, какую только может принести человек, ибо Шарль отбросил свою честь.

– Может быть, это и не так легко, как вы думаете, – возразил д’Аррагон, смотря на дверь.

Он ничего больше не успел сказать, потому что появилась Матильда и Себастьян, которые, неторопливо разговаривая, спускались по лестнице. Д’Аррагон сунул письмо в карман и этим дал Дезирэ единственное указание на политику, которой им следует держаться. Он стоял лицом к двери, невозмутимый и спокойный, получив в свое распоряжение только одну минуту для обдумывания плана более чем одной жизни.

– Получены добрые вести, мосье, – сказал он Себастьяну, – хотя и не я принес их.

Себастьян вопросительно указал на открытое окно, где от звона колоколов, казалось, ярче блестело солнце и веселее дышало свежее утро.

– Нет, не то, – ответил д’Аррагон. – Говорят, что одержана крупная победа, но трудно сказать, добрая ли это весть или дурная. Я говорю о Шарле. Он жив и здоров. Madame имеет сведения.

Д’Аррагон говорил тихо и обернулся к Дезирэ с точно рассчитанным жестом. Он быстро взглянул на Дезирэ для того, чтобы убедиться, что она все поняла и успела подготовиться.

– Да, – прибавила Дезирэ, – он жив и здоров после сражения, но в письме не сообщается никаких подробностей, так как, в сущности, оно было написано накануне.

– С постскриптумом, извещающим, что Шарль и в конце дня остался невредим, – догадался Себастьян, придвигая к столу стул и приветливым жестом приглашая д’Аррагона разделить их скромный завтрак. Но д’Аррагон смотрел на Матильду, которая очень поспешно подошла к окну, как бы желая вдохнуть побольше воздуха. Лицо Матильды было неподвижное и совершенно бледное, словно после бессонной ночи. Д’Аррагон был моряком. Он встречал такое же точно выражение на более суровых лицах и знал, что оно означает.

– Никаких подробностей? – не оборачиваясь, глухо спросила Матильда.

– Никаких, – ответила ничего не замечавшая Дезирэ.

Насколько мы яснее понимали бы то, что происходит вокруг нас, если бы нам не приходилось остерегаться за свои собственные тайны! Мы могли бы даже свернуть в сторону, чтобы помочь соседу, если бы сами уже не несли непосильную тяжесть.

Д’Аррагон в ответ на приглашение Себастьяна взял стул, и, когда он сел, Матильда вернулась к столу, снова овладев собой, и принялась разливать кофе. Д’Аррагон помимо приобретенной им привычки бессознательно приноравливаться к окружающей его обстановке имел прямой ум. Ибо ум человека подобен воздуху, который всегда очищается постоянным ветром. Переменные же ветры приносят сырость, туман и неопределенность.

– А какие новости привезли вы с моря? – спросил Себастьян. – Так же хмуро там ваше небо, как наше – над Данцигом?

– Нет, мосье, наше небо проясняется, – ответил д’Аррагон. – С тех пор как я видел вас в последний раз, были подписаны договора, как вы уже знаете, между Швецией, Россией и Англией.

Молча и выразительно кивнув головой, Себастьян дал понять, что знает и это, и еще больше.

XIV Москва

Ничто так не разочаровывает,

как неудача – за исключением

успеха.

В то время как данцигцы с серьезными лицами обсуждали новости с Бородинского поля, Шарль Даррагон, весь белый от покрывавшей его пыли, приподнялся на стременах, чтобы получше разглядеть купола московских церквей.

Утро было солнечное, и златоглавые церкви сверкали, как в сказке. Шарль доскакал до вершины холма и погрузился в молчаливое созерцание. Москва наконец-то. Все вокруг него кричали: «Москва! Москва!» Суровые седые генералы размахивали своими шапками. Стоявшие на верхушке холма призывали остальных. Далеко внизу, из долины, где пыль, поднятая войском, стояла как туман, разносился слабый звук, подобный рокоту потока. То было слово «Москва», доходившее до последних рядов умирающих от голода людей, которые два месяца брели под палящим солнцем, иссушенные пылью, по стране, казавшейся им Сахарой. Все дома, к которым они подходили, были брошены их обитателями, все амбары пусты. Даже созревший хлеб русские скосили и сожгли. Кучи золы около бедных лачуг указывали на то, что и тут нищенская обстановка была брошена в огонь, разведенный из годового запаса хлеба.