Гвади Бигва - [3]

— Вот тут она, Бардгуния, тут смерть моя. Селезенка проклятая, или как ее там называют? Она и деда твоего в этом самом джаргвали убила. У матери твоей тоже как будто селезенка болела. И меня доконает, все в том же джаргвали, добьет — и конец… Вот тогда меня и вычеркнут из списка постройщиков…

Жалкая гримаса исказила его лицо, он постонал, повздыхал тяжко и снова заговорил:

— Да не забудь еще, сынок: после школы непременно на чайной плантации покажись… И чтобы вписали тебе трудодень за сбор. Гутунию тоже с собой возьми, пусть он, окаянный, хоть одну корзиночку соберет… Ну вот… Мне бы только от селезенки избавиться, сразу бы нам полегчало.

В глазах его засветился лукавый огонек. Лицо сморщилось, расплывшись в кривую улыбку. Он поспешно отвернулся от Бардгунии, чтобы скрыть и лукавый огонек и эту улыбку. Подняв хурджин обеими руками, взвалил его на плечо, поверх бурки. При этом покряхтел: «Пай, пай!» и схватился рукою за поясницу, чтобы ясно было, до чего тяжел этот груз. Он еще раз взглянул на Бардгунию — глаза его молили о жалости и сочувствии — и зашагал по двору.

Козленок в хурджине замекал. Тотчас на его призыв отозвалась коза.

В этот момент раскрылась дверь джаргвали, и к порогу, протирая глаза и толкаясь, кинулись четверо полуголых детей — один меньше другого, точь-в-точь те палочки; что отец показывал сыну. Группа эта казалась особенно живописной благодаря щенку, который, положив на порог передние лапы и морду, повизгивал от нетерпения — когда же наконец ребята высыплют во двор, чтобы кубарем пуститься за ними.

Двое старших перемахнули порог, не задев его. Младшие навалились на него грудью и ползком одолели препятствие. Затем все четверо стали под навесом, созерцая спину удалявшегося отца. Щенок оказался проворнее и старших и младших — он с неистовым тявканьем покатился по двору. Услыхав жалобные стоны козленка, залились в один голос и дети.

— Вай, вай! Где мой козлик? — закричал один из них.

— Мой козлик! — затянули второй и третий.

— Мой, бабайя, мой козлик! — запротестовал, заглушая братьев, самый младший — Чиримия. Из глаз его градом полились слезы.

Детские животики, едва прикрытые рваными рубашонками, колыхались от плача, опаленные солнцем и ветром ноги топали по земле.

Отец, еще шагавший по двору, резко обернулся, наклонился к земле и стал шарить рукой: казалось, он ищет камень, чтобы отбиться от приставшей к нему своры собак. Он выпрямился, взмахнул рукой, словно пращой, и с пеною у рта завизжал:

— Ну, погодите, будет вам конец!..

Щенок первым счел за благо отступить, но визжал при этом так, словно в самом деле ему проломили голову.

Бардгуния позвал щенка:

— Сюда, Буткия, убью!

Потом, широко раскинув руки, захватил, точно неводом, своих братьев и повлек их обратно.

— Идите, идите домой… Убьет вас бабайя, — сказал он тоном взрослого и втолкнул всех четырех в дом.

Затем, прихватив еще и подойник, мальчуган скрылся вслед за детьми.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Он шел по узкой уличке между плетнями, держась поближе к краю; чтобы не увязнуть в жидкой грязи, цеплялся за колья, перепрыгивал с камня на камень, взбирался на пни. Но большей частью приходилось брести напрямик — тяжелый хурджин изрядно мешал ему. К тому же козленок никак не хотел примириться со своей участью, бился в хурджине; от этого Гвади было еще труднее сохранять равновесие.

Он вообще любил поговорить, поворчать. На этот же раз беспокойное поведение козленка располагало не только к воркотне, — он ругался и так неистово проклинал все и вся, что казалось, несдобровать Оркети — все село до последнего дома, до последней живой души вот-вот обратится в прах! Не щадил он при этом и своих родичей, как умерших, так и здравствующих.

Благополучно миновав проулок, он собирался уже свернуть к шоссе, как вдруг из-за высокого плетня, окружавшего крайнюю в проулке усадьбу, до него донесся женский голос:

— Что с тобой, Гвади? Чего это ты, сосед, едва проснувшись, проклятиями сыплешь?

Гвади сразу узнал этот голос. Обрадовался. Искаженное злобой лицо разгладилось, проступила улыбка, но только на мгновение…

Он вдруг сообразил, какие последствия может иметь для него эта встреча, и радость сменилась растерянностью и досадой. Мгновение спустя, объятый неодолимым страхом, он чуть было не кинулся наутек. Но куда бежать? Огляделся по сторонам. Либо вперед, либо назад — другого пути нет. Все прилегавшие к улице усадьбы обнесены высоченными плетнями… Воротиться домой? Обидно.

Он прислушался. Что делается там, во дворе? Заглянуть разве? Но взгляд его уперся в плотную вязь плетня. Потянулся вверх, — плетень слишком высок.

Со двора не доносилось ни звука.

Уж не почудилось ли?

Мелькнула надежда прошмыгнуть незамеченным… Надо идти вперед.

Соседка его, вдова Мариам, — одна из передовых колхозниц и лучшая ударница Оркети. Не шуточное дело повстречаться с Мариам колхознику, который в этот погожий осенний день, когда на селе так много работы, вздумал отправиться на базар торговать!

Особенно опасно это для Гвади — репутация его и без того основательно подмочена несчастными прогулами.

«Миновать бы только ворота, и я спасен!» — подумал он. В самом деле: в нескольких шагах от ворот улица сворачивала к шоссе, а там — поминай как звали! Почему не попытать счастья? Гвади двинулся вперед.