Гувернантка - [29]

Но постепенно, с часу на час, картина случившегося вырисовывалась все отчетливее. «Надо бы спросить прелата Олендского, — бормотал отец, раскуривая трубку. — Слишком много свидетелей, клянущихся, что видели все своими глазами». А противоречивые версии множились. Я заметил, как жадно Анджей, когда мы дома обсуждали слухи, ловил каждое слово. То, что случилось у св. Варвары, его изрядно напугало. Да и неудивительно. Это же в нескольких шагах от нас!

А вокруг св. Варвары между тем собирались толпы. Пожарные усилили охрану Богоматери Кальварийской, встали по обеим сторонам в золоченых касках, с топориками за поясом, хотя прелат Олендский уверял, что в этом нет необходимости. Скопище голов колыхалось перед мраморной балюстрадой, отделяющей бумажную пещеру от пресвитерия. Каждый хотел увидеть место, куда угодил камень.

На ступенях капеллы запылали сотни новых свечей и лампад. Дрожание горячего воздуха, пахнущего воском, оживляло белое лицо статуи, нагоняя страх и приводя людей в возбуждение.

Только в среду мы узнали еще кое-что. Пан Малишевский якобы разговаривал с самим Якубом. Из всего услышанного складывалась приблизительная картина произошедшего, хотя полной ясности по-прежнему не было.

Когда на ковре у подножия алтаря среди поломанных свечей нашли небольшой круглый камень, прелат Олендский попросил всех в ризницу: «Произошел несчастный случай, но это не должно бросить тень на святое место. И разглашать подробности нет нужды. Отец Вацлав, — обратился он к викарию Ожеховскому, — приведите все в порядок, поставьте новые свечи. Лампада разбита?» — «Нет, — ответил тот, — только ваза с цветами». — «Хорошо, — прелат спрятал ладони в рукава сутаны, — позаботьтесь, чтобы все было как раньше. А мы, — он кивком указал на диаконов, которые, обеспокоенные доносящимся из пресвитерия шумом, тоже пришли в ризницу, — перейдем в капеллу Святой Варвары и помолимся за этого человека».

Свежие цветы, белые каллы в высоких вазах, перенесенные с главного алтаря, поставили возле статуи, в ризнице нашлась чистая скатерть, с новыми свечами тоже не было хлопот. Только во время уборки… Стряхивая с вышитой скатерти осколки разбитой вазы, Якубовская, женщина с Польной, которую ксендз Олендский недавно взял в плебанию[27] следить за порядком, посмотрела наверх. На правой руке Скорбящей Богоматери Кальварийской виднелся светлый, свежий след от отколовшегося кусочка дерева.

Ксендз Ожеховский осторожно, двумя пальцами взял обломок — дубовая древесина была темная, потрескавшаяся, — затем положил его на золоченый постамент статуи: «Ядвига, приведите Якуба». Якуб держал маленькую мастерскую в доме номер тринадцать на Хожей и был мастер на все руки. Он явился через несколько минут. «Надо починить статую», — сказал ксендз Ожеховский. «Что случилось?» Ожеховский не стал уточнять. Якуб посмотрел вверх. «Сломалась», — нехотя добавила Якубовская, глядя на ксендза Ожеховского. Якуб принес лестницу, протер тряпочкой деревянный обломок и поднялся на несколько ступенек.

Однако, оказавшись на уровне распростертых рук Пресвятой Девы, перекрестился и стал спускаться вниз, не сводя глаз с белого лица статуи. «Что случилось? — ксендз Ожеховский посмотрел на него внимательно: ему показалось, что Якуб дрожит. — Почему ты слезаешь?» Якуб медленно опустился на колени. Ксендз Ожеховский повернулся, ища взглядом Якубовскую: «Подите сюда, Ядвига… Нужна свежая вода. Якубу нехорошо». Но Якуб только замотал головой и, протянув руку в сторону статуи, сказал тихо: «Там кровь».

«Где?» — Ксендз Ожеховский с минуту не мог ничего понять. Но Якуб не отвечал. Ксендз проследил за его взглядом: на покалеченной руке, там, где она высовывалась из-под голубого плаща, он увидел темный след. «Смола», — прошептал. Но Якуб только затряс головой.

Теперь уже стало понятно, что трудно будет найти желающего починить статую. Прелат Олендский, посовещавшись с ксендзом Ожеховским, распорядился: надо прикрыть руку Богоматери плащом, что и было сделано. Однако поздно: весть о случившемся быстро выплеснулась за пределы костела.

Второпях набрасывали на плечи шали, прерывали ужин, откладывали «Курьер», выбегали на улицу; шаги на лестнице, хлопанье дверей. Все больше людей шли к св. Варваре.

Назавтра пан Зальцман остановил отца на лестнице в Собрании: «Ну, пан Чеслав, дело принимает серьезный оборот. Возможно, это безобразие в Святой Варваре учинил какой-нибудь душевнобольной, но прапорщик Меркулов мне сказал, что этой историей занялись в Ратуше, а коли Ратуша вмешалась, как бы и на наших делах худо не отразилось, тут уже попахивает политикой, а политика — штука серьезная». — «Политика? — Отец оперся на трость. — Для политических манифестаций есть другие способы — зачем уродовать святую статую?» — «Правильно. Но Меркулов сказал, — не сдавался пан Зальцман, — что это преступление едва ли не равносильно оскорблению его Величества, как-никак, святыня есть святыня, они хоть и православные и свои церкви чтят больше, однако безбожие и по ним наносит удар. А в городе что творится, пан Чеслав, кошмар. Народ ищет виновных. Дай-то Бог, чтобы поскорее схватили истинного виновника».