Гуси-лебеди - [21]
Аниска стояла на высоком бугорке в густом ельнике и смотрела на дорогу. Она видела, как девочки провожали Светлану. Видела, как Светлана помахала им рукой. И ещё долго видела удалявшуюся подводу.
А потом спустилась с бугорка и медленно пошла домой. Она шла через поля, сжатые, убранные, по-осеннему пустые. Заблестел сквозь вётлы полевой прудок. Летом среди ржи его совсем не было видно, а сейчас он как будто налит на блюдечко. И может, оттого, что было пусто кругом, что не шумели колосья, не пели жаворонки – этот прудок показался Аниске притихшим и запечаленным.
Аниске не хотелось идти в деревню. Она встала у пруда и прислонилась к ветле. Что-то случилось с её сердцем, что-то как будто сломалось в нём. Светлана уехала – вот ещё следы колёс видны на дороге… За что было Аниске так любить её? Но так уж устроен человек – любит и сам не знает за что. И даже когда поймёт, что напрасно, то и тогда всё ещё любит, хотя и не ждёт ничего.
Аниска стояла в пустом поле, у тёмного неподвижного пруда, и ей казалось, что она сейчас совсем одна на всей земле…
Что-то зашумело в небе, лёгким шелестом зашумело над головой.
Аниска посмотрела вверх – над нею летела стая диких гусей. Они летели вереницей и тихонько покрикивали. Если бы Аниска могла обернуться сейчас же птицей! Как бы весело, как бы радостно было лететь вместе с ними в этой дружной большой стае, вместе со всеми радоваться утреннему солнцу! Аниска была бы такая же, как все, – хорошая, добрая, весёлая! И никто бы не называл её Косулей!
И вдруг тоска, словно костёр, охватила Аниску. Она выбежала на открытое поле, подняла руки к улетающей стае и закричала:
– Гуси-лебеди! Бросьте мне по пёрышку! Бросьте, бросьте мне по пёрышку!
Но гуси-лебеди, всё так же медленно взмахивая крыльями, улетали всё дальше и дальше… Всё глуше и глуше становился в небе негромкий птичий разговор… Вот уж и пролетели над полем. А вот и совсем растаяли в холодной небесной синеве…
Тихо стало кругом. Только жёсткая осока шуршала под ветром да сизая верба роняла узкие листья в неподвижную тёмную воду.
Аниска, понурив голову, брела по стерне.
Чей-то тонкий голос доносился к ней с дальнего края поля, кто-то кричал, звал, аукал… Кто кричит? Кого зовут? Аниска не прислушивалась – её звать никто не станет.
– Анис-ка-а! Ау-у!
Аниска остановилась. По полю мелькало пёстрое платье – это Катя бежит, это её пёстрое платье и пушистая, как одуванчик, голова…
– Куда она, – прошептала Аниска, – зачем?
Катя бежала к ней.
– Ну, чего ты! – накинулась на неё Катя, еле переводя дух. – Кричу, кричу! Глухая ты, что ли?
Аниска молча глядела на неё широкими затуманенными глазами.
– Пойдём. Чего одна тут ходишь? Тебя ищут, а ты ходишь тут!
– Кто ищет?
– Анна Дмитриевна пришла. Велела всем завтра в школу. Будет беседу с нами проводить.
– Со мной-то беседу проводить не будет. Чего ей со мной-то?
– А вот и будет. Сама сказала. Всех пионеров соберём, говорит, и всех, кто ещё не пионер. Принимать будем скоро, на Октябрьскую, говорит. Вот.
Аниска незаметно вздохнула:
– Меня-то принимать не будут.
Катя рассердилась:
– Не знаешь ничего. Бегаешь тут и не знаешь ничего. Танюшка только начала было: «А наша Аниска драчунья – как же её принимать?» А Анна Дмитриевна: «Надо же разобраться – почему драчунья? А может, она дерётся потому, что беззащитного защищает?» Так и сказала. Вот.
Аниска внимательно посмотрела на Катю. Правду говорит? Придумывает?
Но Катя не стала больше разговаривать. Она подала Аниске руку и повела за собой. И рука у Кати была крепкая и тёплая, какою всегда бывает рука друга.
