Гунны - [54]

Откуда-то издалека внезапно залетел снаряд и, просвистев над головой, лег саженях в ста позади отряда. Второй ударил у самой батареи, и одно орудие сразу замолчало.

Остап, сдвинув брови, смотрел вперед на придвигающиеся перебежками немецкие цепи и, чуть открывая рот, почти не разжимая челюстей, отдавал команду.

— Отступать, — сказал он тихо, почти на ухо Федору. — Отходи всеми отрядами на старую дорогу... Орудия скорей отведи... Кажись, одно подбито... Мы прикроем, а потом сразу долетим...

Снаряды стали ложиться вокруг.

Отряды, скрываясь за холмами, быстро уходили.

Неприятельские цепи, имея позади себя кавалерию и поддержанные огнем фланговых пулеметов, придвигались все ближе и ближе.

Семь пулеметов Остапа при каждом движении немцев извергали огонь и струйки черного дыма.

— Воды! — совсем охрипшим голосом кричал разгоряченный Петро. — Воды!

Накаленные огнем пулеметы требовали охлаждения, но за водой приходилось бегать далеко в сторону, на виду у неприятеля.

Ганна и Сергунька ползком перетаскивали в брезентовых ведрах воду из грязной лужи.

Петро, широкий в плечах, крепкий, с разорванной на груди гимнастеркой, без шапки, красивый какой-то странной красотой, сжимая рукоятки и осыпая огнем перебегающего врага, хрипло кричал:

— Брешешь! Не подойдешь! Не подойдешь!

Сергунька носился, потеряв какой бы то ни было страх, совсем забыв о самой простой предосторожности. Чтобы скорей доставить воду, он открыто бегал в оба конца, на виду у немцев.

— Сергунька! — сердито кричал Остап. — Ложись!..

Видно было, что стреляют именно в него — вокруг со свистом носились пули и, вскидывая бугорки, зарывались в землю.

— Та пригнись ты, бисов мальчишка! — уже не приказывал, умолял Остап. — Пригнись!..

— Немае времени пригибаться!.. — на ходу звонким дискантом кричал Сергунька.

Русые волосы его переливали на солнце желтоватым золотом, голубые глаза играли светлыми бликами, и вся его худенькая, хрупкая фигура с тонкими грязными руками казалась прозрачной в своей парусиновой рваной одежде.

Над отрядом все чаще и чаще разрывалась немецкая шрапнель.

— Отходить!.. — приказал Остап. — По одному слева!.. С боем!..

— Воды! — хрипел Петро. — Пойду последним!..

Тачанки рванулись, уходя по одной, на ходу выпуская очередь по цепям, не давая врагу подняться.

Сергунька снова помчался за водой.

Он уже почти добежал до тачанки Петра и вдруг, выронив ведра из рук, внезапно, чуть качнувшись, упал, точно не вынеся тяжести ноши.

Один только Остап сразу понял, что случилось.

Спрыгнув с коня, он бросился к Сергуньке и, схватив мальчишку одной рукой, побежал с ним за холм.

— Сергунька!.. — окликнул Остап, тормоша его. — А, Сергунька!..

Мальчик, запрокинув безвольную голову, уронив безжизненно повисшую руку, молчал.

— Та скажи хошь слово!.. — добивался Остап. — Ну скажи...

Мальчик молчал.

Остап бережно положил его в пустую бричку и, отвернувшись, закрыл на мгновение глаза.

— Сидай... — сказал он прибежавшей Ганне, — гони шибче... Я зараз...

Остап нагнал прыгающую по размытой дороге бричку и долго молча несся рядом. Ганна держала мальчика на руках, но тело Сергуньки быстро остывало, и Ганна, ощущая в своих руках его неустранимый холод, оборачиваясь, смотрела огромными глазами на скачущего рядом Остапа, и по щекам ее стекали к углам губ обильные слезы.

Над быстро уходящим объединенным отрядом долго еще разрывались немецкие снаряды, залетая не только в нейтральную зону, но даже на территорию Советской России, на поля Курской губернии, куда к ночи, промокшие и продрогшие под дождем и ветром, добрались усталые партизаны.

В деревне Каменево они передохнули, а еще дальше, под Курском, стали на длительный отдых.

Здесь, под высокой белой березой, по-осеннему осыпающей желтую листву, опустили в могилу маленькое тело золотоголового мальчика, завернутое в красное знамя. Под троекратный залп партизанского салюта вырос небольшой холмик и быстро покрылся цветами из соседних крестьянских садов.

А через два месяца, отдохнувшие, оправившиеся, слившиеся с другими отрядами в один хорошо вооруженный партизанский полк, они выступали в новый поход на Украину. И, проходя мимо могилы Сергуньки, по команде полкового командира, Остапа Оверко: «Смирно!.. Равнение налево!!.» отдали воинскую честь могиле юного борца за счастье своего народа.

XXV

Предсказанная большевиками германская революция совершилась в Берлине девятого ноября. Немецкие войска на Украине, уставшие, полуразбитые, разагитированные, больше не воевали. Возникшие в воинских частях советы солдатских депутатов добивались только скорейшей отправки армии на родину.

Гетман «всея Украины», генерал Павло Скоропадский, пятнадцатого декабря бежал вслед за своими хозяевами в Берлин, а на его место вступила директория.

Власть была в руках петлюровской клики, орудовавшей в штабе «осадного корпуса», и, пока «социалист» Винниченко произносил красивые речи, полковник Коновалец расстреливал на Владимирской Горке безоружных арестованных, забивал на Подоле прикладами собравшихся на митинг солдат, вновь наполнял доотказа тюрьмы, а бандитская «армия» Петлюры вырезывала в городах и местечках Украины тысячи беспомощных стариков, женщин и детей.