Гуннхильд, северная невеста - [53]

– Воз… возьми… – с трудом выговорила Асфрид и двинула рукой, потом повернула голову. Но Гуннхильд ее не поняла, и она добавила: – Кольцо… Фрей…

Сообразив, Гуннхильд осторожно просунула руку под подушку и нащупала там мешочек из плотного шелка. Он был завязан плетеным шелковым же шнурком, а на шнуре виднелась бирка из ясеня, с «вязаной» руной, что защищает сокровище и грозит тяжкой карой тому, кто попытается его похитить.

– Теперь оно твое, – чуть слышно шепнула Асфрид, увидев мешочек в руках внучки.

И закрыла глаза, будто завершив все дела.

Тюра сделала мужчинам знак выйти, сама села рядом с больной. Гуннхильд стояла на коленях, уронив голову и уткнувшись лицом в край бабушкиной подушки. Харальд, прежде чем уйти, бросил долгий пристальный взгляд на ее затылок и упавшую на пол рыжую косу, растрепанную, с застрявшими хвоинками.

Тюра вытерла платком лоб Асфрид, потом взяла ее за руку. Гуннхильд изо всех сил старалась подавить рыдания, но слезы текли неудержимо. Она помнила тот разговор с Асфрид, когда та рассказала о своей молодости: оставшись одна из всего рода, она приняла наследство и вместе со своей рукой передала его победителю, чтобы обеспечить роду хоть какое-то будущее, чтобы ее предки получили возможность возродиться с долей конунгов, а не рабов. И то, что теперь Асфрид сама передала то же наследство Гуннхильд, означало, что она не видит для внучки иного выхода и другой надежды. Без поддержки племянника, без возможности через брак дочери найти поддержку у шведов, Олав ничего не сможет сделать. Своему сыну госпожа Асфрид уже ничем не могла помочь, из всей семьи она могла спасти только внучку. И она сделала это, отдав последние силы и последние мгновения своей долгой жизни.

Горм принял ее условия, отныне судьба Гуннхильд была решена и устроена. Но она осталась одна – как Асфрид сорок лет назад. И Асфрид умирала – та, что уже многие годы заменяла ей мать, учила, защищала, была для нее хранительницей старины, драгоценным звеном в цепи поколений знатного рода, воплощением Фригг. Казалось бы, всего лишь старая женщина – но сейчас Гуннхильд осознала, что все это время именно близость бабушки поддерживала в ней дух и давала надежду, делала смелой, будто все это лишь веселая игра. Все еще жила в самой глубине души детская вера, что пока бабушка рядом, все будет хорошо, ведь она все знает, все умеет, может дать совет, одолеть любую беду. Пока она спокойна, ничего по-настоящему страшного не происходит – а старая королева была спокойна всегда. И, к чести Асфрид, женщина королевского рода и в старости умела держаться так, что ее считали опорой, а не обузой. Гуннхильд мечтала в ее годы быть такой же, но не верила, что у нее получится.

– Да будет благосклонна к тебе дочь Локи, отныне твоя королева! – раздался у нее над головой тихий и печальный голос Тюры. – И ты, Хель, прими достойно эту прекрасную женщину, знатную, мудрую, справедливую, во всем искусную и отважную.

И словно бы мягкая, невесомая ладонь ласково коснулась затылка Гуннхильд. Не желая верить в то, что должны были означать слова Тюры, она подняла заплаканное лицо. Черты Асфрид, освещенные пляшущим огоньком светильника, застыли, веки были полуопущены. Тюра осторожно протянула руку и закрыла глаза своей старой родственнице. Потом будто украдкой смахнула слезу со щеки. Их с Асфрид связывала общая кровь старинного рода, слава и память предков, да и за время совместной жизни в этом доме они прониклись взаимным уважением.

– Не грусти, дорогая! – Тюра повернулась к Гуннхильд и наклонилась, чтобы обнять ее. – Асфрид и жизнью, и даже смертью своей сделала честь вашему роду. Теперь ты моя дочь. Твоя бабушка позаботилась о тебе, сделала все, что от нее зависело. Ты будешь вслед за мной королевой всей Дании. Всегда помни, расскажи своим детям, что в груди твоей бабушки Асфрид билось мужественное и решительное сердце, которое сделало бы честь и мужчине.

Не отвечая, Гуннхильд вцепилась в застывшую руку Асфрид и зарыдала, пряча лицо на смертной подушке.

Невесомая старческая рука в ее ладони медленно остывала.

* * *

Еще день, а может, два Гуннхильд провела как в тумане. У смертного ложа бабушки она впала в оцепенение, не то сон, не то обморок, и почти не заметила, как ее подняли и унесли. Она не то спала, не то впадала в забытье; просыпаясь, сразу вспоминала все, что случилось, и торопилась заснуть опять, словно пытаясь спрятаться от этого ужаса. Совсем рядом с собой она видела Рагнвальда; брат был жив и довольно бодр, даже пытался подбадривать ее, но его слова не доходили до ее сознания, и она снова засыпала, успокоенная отчасти тем, что хотя бы один близкий человек остается с ней.

И все время ей снился Харальд: она снова видела его серо-голубые, светлые глаза совсем рядом, вплотную, видела его взгляд, изменившийся, наполненный особым смыслом… Мерещилось, будто он сейчас где-то близко, лежит возле нее, обнимает. Странно было ожидать утешения от него, ее врага, но Гуннхильд чувствовала, что именно он мог бы оказать ей наилучшую поддержку, и невольно тянулась к нему. И сейчас, во сне, ощущение его близости наполняло Гуннхильд не тревогой, как наяву, а глубокой радостью, обнимавшей тело и душу, теплым чувством блаженства.