Гуманоиды: Прямой контакт - [22]

— Хор-роший лещ! Такого я еще не тянул. Хор-рошиий.

— Подсачек дать? — спрашиваю.

— Не нужно. Я его из воды поднимать не буду. В воде возьму, вот так, рукой.

Брат нагибается к борту лодки, тянет руку к голове огромного, килограм­ма на три, леща.

А тем временем лещ, увидев руку брата, понимает, что к нему не просто пальцы тянутся, а смерть приближается из иного мира. Он резко разворачи­вается гибким телом, легонько, словно гнилую нитку, обрывает поводок с леской и исчезает — возвращается к своей лещихе, без которой не представ­ляет жизни...

Открыв рот, брат так и застыл с протянутой к воде рукой — хоть с него памятник ваяй, в центре города выставляй и выбивай надпись: «Рыбак, леща проворонивший... »

На брата смотрю, в глаза его. Они у него теперь, как у того подлещика, которого недавно из воды вытаскивал, — круглые-круглые... И — немигаю­щие, конечно же...

И вот, наконец, говорю о том, о чем до сих пор молчал, терпел:

— Ну что, довыпендривался?.. Подса-ачек ему не надо... Руко-ой возь­му, — сладеньким голоском передразниваю. — Тебе не лещей ловить, а кара­сей болотных на закидуху таскать... Тебе только ершей сопливых ловить, на них ты спец. Ду-урила!..

Брат вздыхает, потом выдыхает из себя воздух и как-то, до сих пор не слышал ни разу, тихо, жалобно выводит:

— Хороший был лещ. Килограммов пять, не меньше. Такой поводок обо­рвать — запросто! Никогда бы не подумал, что у него такая силища...

Я сидел на стуле и, хотя глаза были закрыты, все видел...

Этот вечер не твой,

Эта ночь не моя...

8

... И спросил я у Лупоглазого о самом главном, что тревожило, не давало покоя:

— А вы как относитесь к смерти?

Думал, что он снова лапкой махнет и об очередном этапе развития начнет рассказывать. Но — нет... Уставился на меня молча, видимо, думал, как бы подоходчивее втолковать.

И вдруг начал:

— Чтобы представлять, что такое смерть, нужно хорошо знать, что такое жизнь. Вот скажи, что есть жизнь?

Недаром долго молчал Лупоглазый. Хотя я человек и умный, но от неожи­данности руками развел:

— Как тебе сказать... О какой жизни ты спрашиваешь?

— О вашей, конечно, земной.

Сразу же мне представилась Земля, покрытая дымкой облаков. Неторо­пливо вращается она вокруг своей наклонной оси и кружится вокруг своего целебного светила. И попытался я представить не человеческую жизнь, а эту уйму неимоверно подвижного и неподвижного, крикливого и безголосого, крошечного, что только через микроскоп увидишь, а также — огромного, гоняющегося друг за другом, живущего только за счет другого, сплетенного друг с другом и переходящего из одного в другое, появляющегося из безвест­ности, погибающего и мгновенно восстанавливающегося...

И как же ему, Лупоглазому, рассказать об этой тайне и загадке, что всю Землю пронизывают, начиная с глубин морских и заканчивая небесными высями?..

Я умолк ненадолго, но Лупоглазый начал мне наводочки делать:

— Ваши великие пророки и предсказатели говорили...

— А, знаю, о ком ты... Нострадамус и баба Ванга...

— Да не-ет... — перебил меня Лупоглазый. — У вас были другие, те, которые о деньгах и прибыли писали. Когда-то Маркс и Энгельс все пред­сказали.

Я смотрел на него, вытаращив глаза. Сказал только:

— У нас же их, как ты говоришь, на историческую свалку выбросили.

— Напрасно, напрасно... Еще не раз вы будете вытаскивать их из той свалки. Так вот, один из них сказал, что жизнь — способ существования бел­ковых тел, борьба за выживание правит всем... Ты знаешь об этом?

— Учили раньше, — проговорил я, прижатый фактами. — Но это было давно. Сейчас у нас столько новостей в стоканальным телевизоре, в том же интернете столько разных мнений, что и не знаешь, кто кем правит.

— Ну, так я тебе подскажу... В свете учения ваших пророков все пробле­мы смерти решаются просто: есть борьба за выживание белковых соедине­ний — одно погибает, тут же появляется новое... Есть такая форма существо­вания белковых соединений. Только и всего. Понимаешь?

Или хитрил он, или ничего не понимал. Я сразу же пошел в наступ­ление:

— За другие белковые тела не могу ручаться, но я, человек, — и в горячке кулаком себя в грудь стукнул, — чувствую, что в момент смерти что-то про­исходит. Какая-то тайна тут есть. Поэтому мы и боимся смерти. Все живое боится смерти... На этом ужасе, может, наша жизнь и держится. На нем, а не на какой-то твоей борьбе. И мудрость народная сводится к тому, чтобы люди не боялись смерти. Что-то тайное есть у людей, то, что важнее борьбы, важ­нее смерти... Обо всем этом поэты говорят... Понимаешь, о чем речь?

— Ха-ха, нашел кого слушать, поэтов малообразованных... Что они знают, твои поэты? — Лупоглазенький со стула поднялся и стал ходить передо мной взад-вперед. Как лектор какой. Глядя на меня узкими немигающими глазка­ми, он говорил: — Вы еще не доросли до понимания истинной сущности. Что ж, вижу, ты человек разумный, поэтому немного и приоткрою тебе, как ты говоришь, скрытую от живых тайну. Наши ученые узнали, что дело не в белковых телах, здесь все сложнее. Белки и все остальное, что вы называете живым веществом, это только вершина айсберга. Вглубь, вглубь материи мы заглянули, туда, где кварки находятся, где глюоны. И что же мы там нашли, как думаешь, человек умный и сообразительный?